— Нет, — тряхнул варяг кудрями. — Пойду к Биргу, он обещал подобрать мелодию под сагу о битве с великанами у Моравских Ворот берсерков, дружины конунга Вишены Стреблянина из Страйборга.

Эйнар важно направился в направлении варягов.

— А они всё ждут стрелу, — сказал Ацур, разглядывая франков, толпящихся в ста шагах от них. Франк с вплетёнными в косицы лентами что то подробно рассказывал, остальные внимательно слушали. — Что же это за монах такой этот Руперт. Приходит, уходит. Зачем ему псарь Крозек?

— Оборотень он. — Рагдай задумчиво двинулся к шатру.

— Оборотень? Я видел оборотня в земле озёрных ётов. Мохнатый, зубастый, Маргит сказала, что это был медведь… — Ладри поглядел в спину кудесника, отблёскивающую шёлком халата, двинулся следом, но вдруг сел на корточки, развёл ладонями траву. На земле было размётанное небольшое гнездо, голубая в крапину скорлупа, пух, серый окаменевший помёт. Мальчик поднял на ладони почти целую половинку яичной скорлупы, поглядел на свет. Она была совсем тонкой, просвечивала. — У нас нет такой скорлупы в фиорде. Это какая то маленькая, очень маленькая птица. Как она выглядит, наверное, красивая?

— Вот такая она. — Ацур, склонившись над мальчиком, носком ноги вытолкнул к нему крохотное, иссушенное тельце птенца: одни кости.

Мальчик поднял голову и странно вгляделся в варяга. Ацуру показалось, что глаза Ладри превратились в холодный горный хрусталь. Без зрачков. Серо голубые круги.

В них не было злости или жалости, обиды, но в них была тоска и боль, словно что то умирало внутри. Ацур осторожно провёл ладонью по лбу, затем по жёстким волосам мальчика:

— Брось это. Пойдём. У Икмара, наверное, ещё осталось мясо и хлеб…

Ацур несколько раз оборачивался, смотрел, идёт ли Ладри следом. Тот брёл, зажав скорлупу в кулаке, скованный неведомыми чарами, лёгкий, в мареве горячего воздуха, и казалось, что трава не ложилась под его стопами.

Был почти полдень. Ветер постепенно стихал. Стихал шорох леса, похожий на шум моря. Несколько обрывков пепельных облаков неподвижно висело в небе.

Небо было цвета снега, и только над Рудными горами с одной стороны и над Карапатами с другой оно набирало синь. Зелень поблёкла. Грубая дерюга шатров сделалась почти белой. Солнце просушило последние остатки ночного ливня.

Исчез нежный запах цветов и травяного сока. Пахло сушью, хвоей, вереском, горелым мясом. Трещал валежник, костры, перекрикивались вороны, заглушая трели лесных птиц, прозрачно играла флейта, фыркали кони, голосили стребляне, перекликались франки, где то вдалеке, у Моравы, стучали топоры…