— И вы хотите, чтобы так погиб ваш мир? — спросил Итан.

     — Что?

     — Хотите, чтобы ваш мир погиб, рыдая?

     Некоторое время Дерриман не отвечал. Он уставился в пол, затем поправил очки и сказал:

     — Столовая. Я пойду. Предлагаю и вам идти, потому что охранники не позволят вам оставаться здесь без меня, — он направился к двери, открыл ее и дождался, пока они повинуются, как хорошие молодые солдаты.

Глава тридцать первая 

Глава тридцать первая 

     Миротворец обнаружил место, которого раньше не замечал. Местные называли его «кофейником». Как только он сделал свой первый глоток обжигающего кофе, он решил, что это отличный напиток: горячий, черный, немного горький, что заставляло чувствовать бодрость, если сейчас было хоть сколько-нибудь уместно использовать это слово. Он прислушался к своим ощущениям, представил, как сила этого напитка течет по венам его присвоенного тела, пока сидел в кафетерии с Дейвом, Джефферсоном и Оливией.

     Оливия присоединилась к ним после недолгого пребывания в лазарете. Доктор — бесстрастный военный с «ежиком» темных волос — замерил ее кровяное давление, проверил ее сердце и легкие, проверил реакцию зрачков на движущийся свет и, в конце концов, дал ей валиум и сказал, что она может отдохнуть в одной из палат, после чего поспешил на помощь к другим пациентам, которым после происшествия в гараже помощь требовалась гораздо больше. Оливия пролежала в кровати около получаса, но после поняла, что благодаря валиуму успокоилась и может покинуть лазарет. Прежде чем уйти, она проверила Никки и Ханну, которые занимали кровати в других палатах. Никки уже шла на поправку, но выйти из лазарета была пока не готова. Ханна спала и казалась спокойной, но она заметно постарела и выглядела уставшей и хрупкой женщиной. Оливия не решилась будить ее, поэтому попросила у медсестры бумагу и написала Ханне записку: «Не стала тебя будить. Зайду к тебе позже. Отдыхай, пока можешь, и ни о чем не беспокойся. Главное, не теряй веру. С любовью, Оливия».

     Бело-сине-красные стены «кофейника» были ярко освещены и увешаны фотографиями сцен американской жизни. Здесь были изображения сияющей неоновыми огнями Таймс-сквер, первые лучи над мостом Сан-Франциско, гигантские леса секвойи, Бостон-Харбор в день праздничного парада красных, белых и синих лодок, пшеничные поля в Канзасе, простиравшиеся на многие гектары под пылающим солнцем и синим безоблачным летним небом, массивные дубы, между которыми бежала тропинка к большому особняку где-то на юге. Итан молча рассматривал эти сюжеты прошлого и задумывался над тем, как это помогало поднять моральный дух солдат и чиновников, которые вынуждены были скрываться здесь. Это был их последний оплот, думал он, последняя черта, отделявшая их от полного безумия. Это последнее место, где они пытались сохранить хотя бы воспоминания о том, что было до этой катастрофы... о том, что исчезло не только из этой страны, но и из своего мира.