Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, то они живут в другом измерении.

– Не знаю, как ты, – сказал он, – но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать.

– Это ты мне говоришь?

Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу.

– Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой.

– Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим.

– О, а мы, значит, в своём уме?

Я пожал плечами.

– У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше?

– Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придётся стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас…

– Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я?

– Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я – это ты.

– Неужели? – Глотнув виски, я махнул стаканом. – Как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком?

Он пожал плечами.

– Человек – это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?

– По сравнению с сорока с лишним годами памяти? Наверное, ты прав. К тому же личность создают как раз первые воспоминания.

– Да, так говорят. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи вот что. Как ты относишься – как мы относимся к тому, что Лоскутный человек мертв?

Я нервно поёжился.