– Едва ли типичной, – она еще потыкала в песок. Затишья в разговоре все удлинялись. – Такеси, ты знаешь, мы с Ярошем…

– Да, я с ним разговаривал. Он мне и сказал, что ты здесь. Просил передавать привет, если встречу. Надеется, с тобой все хорошо.

– Правда?

– Ну, на самом деле он сказал «ну нахер», но я читаю между строк. Что, не получилось у вас?

Она вздохнула.

– Нет. Не получилось.

– Хочешь об этом поговорить?

– Нет смысла, это уже было давно, – злой укол в песок шокером. – Не могу поверить, что он еще не оправился.

Я пожал плечами.

– «Мы должны быть готовы жить в это время, о котором наши предки могли только мечтать, если хотим воплотить наши мечты».

В этот раз ее выражение было смазано некрасивой злостью, которая не шла новому приятному лицу.

– Издеваешься, мать твою?

– Нет, просто отмечаю, что у куэллистской мысли широкий…

– Заткнись, Так.

В Корпусе чрезвычайных посланников не было традиционных авторитетов, по крайней мере, в том смысле, как их понимают люди. Но от привычки – идеи, что к тренерам стоит прислушиваться, – было трудно избавиться. А когда при этом имелись чувства сродни…

В общем, не важно.

Я заткнулся. Послушал волны.

Немного погодя к нам из дома поплыли ржавые ноты из саксофона. Вирджиния Видаура встала и оглянулась с каким-то смягчившимся лицом, прикрыв глаза рукой. В отличие от большинства серферских хат, что я видел, пока объезжал этот участок Полосы вчера ночью, дом Бразилии был построен, а не надут. Стойки из зеркального дерева ловили усиливающийся на глазах солнечный свет и блестели, как огромное холодное оружие. Глаз отдыхал в тени выветренных поверхностей серого цвета и цвета поблекшего лайма между ними, но выше нам широко подмигивали окна четырех этажей, выходящих на море.

Запинающуюся мелодию саксофона прервала фальшивая нота.