– Ай, – я поморщился – наверное, преувеличенно. Меня застала врасплох внезапная мягкость на ее лице.

– Он хотя бы старается, – сказала она неопределенно.

– Да. Что ж, зато теперь все проснулись.

Она искоса посмотрела на меня все так же, будто это запрещено. Ее губы невольно изогнулись.

– Ты настоящий засранец, Так. Ты об этом знаешь?

– Мне говорили пару раз. Так что у вас подают на завтрак?

* * *

Серферы.

На Харлане они встречаются почти везде, потому что почти везде на Харлане есть океан, который швыряет волны, за которые и умереть на жалко. А у слова «умереть» не только фигуральное значение. Помните, 0,8 g и три луны – в некоторых местах Вчиры по волне можно катиться километров шесть, а высоту некоторых из этих штуковин легче увидеть, чтобы поверить. Но у низкой гравитации и трехлунного притяжения есть и обратная сторона, и системы течений на Харлане такие, что Земле и не снились. Химический состав, температура и скорость колеблются в жутких пределах, и море выделывает стервозные и неумолимые шутки почти без предупреждений. Теоретики завихрений до сих пор пытаются понять их на моделях-симуляциях. На Пляже Вчира исследования проводят иначе. Не раз я видел идеальный эффект Янга на как будто бы стабильной девятиметровой волне, словно миф о Прометее в покадровом воспроизведении: идеальный водяной гребень вскипает и пьяно запинается под наездником, затем рассыпается, словно под осколочным огнем артиллерии. Море раскрывает пасть, глотает доску, глотает наездника. Я несколько раз помогал вытаскивать выживших. Видел ошарашенные улыбки, свечение, которое сходило с их лиц, когда они говорили что-нибудь вроде «Я уже не думал, что эта сука меня отпустит», или «Блин, ты видал, как эта хрень подо мной развалилась», или – чаще всего – выпаливали: «Доску мою достал, сам?» Я смотрел, как они уходят обратно – те, кому после «уборки» не вывихнуло и не переломало конечности и не размозжило череп, – и видел гложущее желание в глазах тех, кому приходилось лечиться и ждать.

Это чувство мне хорошо известно. Просто у меня оно связано с убийством других людей.

– Почему мы? – в лоб спросила Мари Адо с отсутствием манер, которое она, видимо, считала обязательным дополнением к внепланетному имени.

Я улыбнулся и пожал плечами.

– Не смог вспомнить других таких дураков.

Она обиделась как-то по-волчьи, сама волнисто пожала одним плечом и повернулась ко мне спиной, отправившись к кофе-машине у окна. Похоже, Мари выбрала клон своей последней оболочки, но теперь она казалась какой-то беспокойной до мозга костей, чего я за ней не помнил сорок лет назад. Еще она казалась более тощей, глаза чуть запали, и волосы она убирала в обрезанный хвост, который как будто стягивал все лицо. У ее выращенной на заказ адорасьонской внешности была подходящая костная структура; кривой нос казался еще более орлиным, темные жидкие глаза – темнее, а подбородок – волевым. Но все равно ей не шло.