Сейчас высокий снова посмеётся.

Но тот не делает ожидаемого, лишь шумно втягивает воздух и усиливает хватку своей жёсткой и крепкой руки. Роман чуть кривится от боли.

— Ну, Ян… — тон у высокого почти угрожающий.

Старший молчит, сплетя пальцы под подбородком.

IV

Она сидела на подоконнике у кабинета, уже поджидая его, сложив на коленях руки, словно примерная школьница, и сидела с видом до боли знакомым, — непогрешимость во плоти — которым, бывало, щеголял старший братец, особенно когда ему случалось напортачить по-крупному. Но тому удавалась всё-таки лучше — у него были добрые глаза. Сам брат говорил, что у Яна такие же. Семейное. Однако Четвёртая не могла этим похвастаться. Ян остановился рядом с ней и привычно протянул правую руку, чтобы погладить по жёсткой макушке. Племянница привычно увернулась.

— Хулиганка, — произнёс директор и отпер дверь. — Заходи давай. Сейчас буду ругаться.

Испачканные в земле подошвы тяжелых ботинок она вытерла о придверный коврик, чтобы не наследить на чисто вымытом полу. В волосах у неё запуталась хвоя и паутина. Подушечки пальцев темнели синими пятнами, будто бы от чернил, и Ян подумал, что она, наверное, ела лесные ягоды.

— А меня с собой не пригласила. Я, может, тоже хочу в лес.

Он развеял начавшуюся было собираться неловкость, как и намеревался, — словно тучи разогнал. Четвёртая чуть улыбнулась.

— Вы сильно сердитесь, дядя?

— Сильно, но меньше, чем был бы должен, учитывая все нарушенные тобой правила. Вот ничего я не могу с собой поделать: ты мне, как-никак, родная кровь. Рик вечно говорит, что я слишком предвзят.

— Ваш заместитель, дядя, как всегда прав.

Ян посмотрел на призрак улыбки, оставшийся на спокойных губах, и вздохнул.

— А чья кровь была у тебя на куртке?

Племянница не опустила глаз, и Ян ещё раз вздохнул. Он обошёл Четвёртую и свой письменный стол, чтобы сесть в кресло.

У него начинала болеть нога. Та самая, в которой кое-кто когда-то выбил коленный сустав. Не особенно серьёзная травма, но периодически о себе напоминающая — чаще всего в холодные дождливые дни. Однако нога любила поболеть и просто так, как сегодня — может, из вредности, если допускать бредовую мысль об обособленной разумности отдельных частей тела. Хотя боль могла быть и реакцией на испытанную от всего произошедшего досаду. Ян бережно, словно стараясь умилостивить, примостил ноющую ногу поудобней и тщетно потряс заварочный чайник: пустой.

Ничего удивительного.

Кабинет Яна был кабинетом только Яна, и за всем он, ревнитель своего уютного, пусть чуть и затхловатого покоя, следил сам: никаких секретарей, предупредительных рук и напоминаний. Нечем перекусить — принесёт или поголодает. Потерял какие-то бумаги — найдёт или махнёт рукой. Цветы завяли — сам виноват (а цветов в кабинете и не было). Только Матиас, конечно, ходил прибираться, но на то он и уборщик. Разделять свой рабочий процесс же Ян ни с кем не хотел. Посетители — одно дело, назойливые помощники — другое, какими бы благими их намерения ни были. Даже с учётом того, что они просто отрабатывают свою зарплату.