— Да не волнуйтесь так, — пытается утешить его старший.

Кто-то осторожно стучит в дверь. Высокий, видно, как-то связался с Эрной, и она возникает на пороге с ещё одной чашкой кофе. Взгляд, который Роман ощущает на себе, очень добрый и тёплый, а кофе — снова божественный. Коньяка в нём не чувствуется, зато всё так же бьёт в голову южное солнце. Не поэтому ли её оставили, эту женщину с оспинами на впалых щеках…

Роман ведь даже не умеет готовить.

Высокий качает головой в такт каким-то своим мыслям и кивает на блокнот.

— Красиво рисуете. Стали бы лучше художником…

Он опять открывает его на середине. Там та, желтоволосая девушка с косой, пусть и изображённая синими чернилами. Она глядит на высокого мужчину улыбчивыми миндалевидными глазами — дикая, нездешняя, прекрасная. Дым, пахнущий горелым, оборачивается острым ароматом тумана и смолы. Эрна, перед тем как затворить за собой дверь, бросает на Романа последний взгляд и — он этого не видит — удивлённо вздрагивает.

«А что, если я это не захочу никому отдавать?»

Возможный вопрос уже имеет свой ответ, застывший, казалось, навечно в холодных глазах высокого: ослепительно синее — но не радостное, тяжёлое, тяжкое, словно замороженный груз, глыба льда — «Заставим». Но теперь хочется сражаться. За самое яркое и живое, что было в скучной желтостраничной жизни неудачника-писаки. За данное ему внезапно знание.

Он подумал о сенсации, которая никогда не случится, и к нему вернулась — нет, не тошнота — жгучая, почти детская обида, послевкусие чувства несправедливости.

Их мир всё-таки умел мечтать. Он ставил мечты на полку, надевая на них книжные обложки, рисовал на бумаге и склеивал воедино бегущими по экрану кадрами, он пел о них и наряжался в них, а иногда даже играл на сцене. Повеселив и на время отвлеча от проблем и обыденной серости, мечты отправлялись обратно — закрывались, выключались, падал занавес. Развлечения — не вера, что за каменными стенами цветёт волшебный сад. А он рос там в полнеба. Потеснив городских колдунов, привидений и кладбищенских вампиров, трехглазые дикари из не отсюда заняли бы место на тонких страницах, угнездились в среде таких же явных невозможностей, которым в рационалистическом монохромном мирке было место только здесь — в журнале, который читают только, чтобы скрасить время между станционными перегонами. В историю про яму и лес кто-то потом завернул бы бутерброды с колбасой, собираясь на воскресный пикник. Ей бы вытерли грязную обувь и её раскрошили бы, чтобы присыпать пол хомячьей клетки, и уж точно никто бы не поверил в неё и не пошёл бы по дворам искать двери. Разве что, некий скучающий пенсионер и его старый пёс. Но какой радостью было бы поместить правду среди небылиц. Знать, что сады растут. Цветут. Однако эти люди не позволят.