Местный выступает из тени лабаза и хрипло просит прикурить. Он стар и не представляет опасности, хотя довольно въедливо щупает глазами, невысок ростом, бородат и тощ, а тянет от него почему-то овчарней — пастух, наверное.

— Хорош табачок, — нюхает воздух. — Но у нас лучше.

— Да ну.

— Экие вы, — хмурится он. — Армейцы, что ни говори. Всё в оружие обращаете. Два слова в ответ, а уже обидно.

— Я не со зла. Я так всегда разговариваю.

— Ладно уж, не будем… Дело у меня к вам есть, серьёзное. Можно?

— А если я скажу «нет»?

— А вы не говорите.

Местный явно не из трусливых. Четвёртой становится любопытно.

— Слушаю.

Он откашливается.

— Вы, — сделав паузу, произносит этот нечёсаный диковатый старик. — Вы, армейцы. Знаете, что тут завтра будет?

— Праздник. Очищение.

— А вы знаете смысл его?

— Нет. Расскажите.

— Это не праздник. Это — гнилое дело. Смертоубийство. Видите дом с краю? Там, в погребе, парнишка. Его заперли, потому что он может помешать. Хотите, поговорите с ним. Он вам расскажет…

— Вы ему сочувствуете?

— Да.

— Так почему не поможете?

— Я тот, кто должен его охранять.