— У нашего мира есть свой создатель. Не знаю, как там у вас, но здесь — так, — начинает Костыль. Тон у него ровный, терпеливый, хорошо поставленный, как будто всю жизнь он занимался объяснениями. Как будто учил. — Не Разрубивший Луну — то пустышка… Настоящий Бог. Живой. Бог, что, между тем, одной крови с вами… Он приходил и говорил со мной. Вчера вечером. Он назвал мир — ошибкой. И у богов бывают ошибки, да? Вы, которые сами боги… Не отвечайте, мне на самом деле совсем не нужно это знать. Он сказал, что когда-то желал цивилизации прогресса, поворота в нужную сторону, а получил крушение. И что возврат к прежним временам, который так желаем на востоке, — возврат в никуда. Что лучше нам было бы пасти стада, печь хлеб в глинобитной печи и верить в домовых и леших, лучше было бы начинать всё заново, шаг за шагом поднимаясь в веках, чем стремиться сделать подобное одним гигантским прыжком — но даже такое «лучше» для нас уже невозможно, потому что наше время заканчивается. Да… Он рассказал и про это ваше истончение. Сказал, что ожидаемое нами событие поможет вам вернуться домой, раз по-другому никак, раз вас не могут найти и помочь. Он не солгал?

Капитан думает об истончении. О том, что ему способствует. О том, что пасечник и тот неведомый, одной крови с ними, правы. И Капитану всё это очень не нравится.

— Я не пойму одного. За вас, получается, решил кто-то совершенно вам незнакомый, а вы согласились.

— Пусть так, — Костыль кивает.

— Тогда вы либо слишком доверчивы, либо из тех, кто живет в доме с краю и на всё чихать хотел.

— В доме с краю живёт Серый, — серьёзно говорит Костыль. — Как раз на краю деревни. Подождите, не перебивайте, я вас понял: вы имели в виду то, что называется общественной пассивностью. Или даже трусостью. Но это не так.

— Этот пришлый угрожал? Грозил пучком молний? Запугивал? Или пообещал вам денежные горы и безбедную жизнь где-нибудь на островах, если в вашем мире есть острова… или жизнь после смерти — в раю. У вас есть такое понятие — рай?

— Рай у прежних. У нас просто — встреча. С теми, кого любил. А угроз не было, как и подкупа, так что дело в другом.

— Тогда это какое-то ненормальное стремление умереть, да ещё и коллективно, — Капитан качает головой. — Коллективное самоубийство. Всё-таки фанатизм.

— Нет, — отвечает Костыль.

Капитан разводит руками.

— Теперь ты, — обращается он к Четвёртой. — Я сдулся.

Она тянет его за брючину, предлагая тоже сесть.

— Боги… — вздыхает, пододвигаясь и освобождая место. — Вечная история. Что здесь, что ещё где-то. Но вот что я скажу вам, Костыль: никакой он не бог, ваш вчерашний. Если он с нами одной крови и знает про нас, он — человек. Только умеющий открывать двери и ходить из мира в мир. Таких называют Идущими. И все они смертны. Никаких молний, никакого могущества, да и власти ни над кем никакой… Что же вы…