Призрачные детские ладони в ночи гладят её по лицу. Как хорошо, что сама не стала матерью — так ужасно состарилась и превратилась в такую уродину, что перед неродившейся дочерью, в воображении юной, красивой, полной жизни и сил, было бы до обидного стыдно. Своим собственным видом она бы обещала ей такой же неприглядный закат. А Лада… что Лада. Без роду, без племени, но хорошо, что с целью и смыслом. Главное, она сама согласна. Не выкинула бы только чего-нибудь напоследок.

Одним вечером он говорит мне, что придёт время, и мы убежим. На запад, север, юг или восток, неважно. Я говорю, что он дурак, и так оно и есть. Потом меня зовет мать, и я ухожу, а ему становится слишком грустно сидеть одному, и он уходит тоже. Был бы зверем — повыл бы на луну вместе с равком в лесу, но он просто людь, тощий и мелкий, а луны на небе нет уже шестой день: Сонные сутки. Хотя вроде виднеется хвостик — там, справа, за частоколом деревьев. Серый луну не видит, но чувствует, говорит, она мягкая, как тёплое масло. Луна ему нравится. А мне её жалко. Луна — жестокий привет от прежних. Над ней когда-то надругались так же, как над полями и лесом: выстроив на доброй земле нелепые каменные дома и дороги, изуродовав бело-золотистый лунный бок кривыми рубцами от ран, отколов куски, висящие вокруг луны, как пояс. Можно сказать, что я испытываю сострадание к ни в чём не повинному живому существу, и так оно и есть. Можно сказать, что я добра. Но это не совсем так, потому что я добра не ко всем.

Конечно, я всё про луну знаю, я читала. Некоторые детали не поняла, правда — слишком много странных слов. Но то, отчего вымерли прежние, ясно, как день: получили по голове одновременно и своим небесным буром, и камнепадом с луны. Ходила в город — там он валяется, железный огрызок. А камни, наверное, падали дальше.

После камней что-то случилось с погодой: пришли холода, исчезло солнце. Люди, нежные и ранимые, нуждающиеся в тепле и свете, в невыстуженных домах и еде, погибли. Но не все. Те, кто выжили — наши прародители. Некоторые из них оказались такими стойкими, что остались жить рядом с мёртвым городом.

А на востоке, не тронутом камнями и буром, основали Конфедерацию. Кто знает — может быть, это единственное цивилизованное государство во всём нашем нынешнем дикарском мирке. На востоке, за горами. Я рисовала горы Серому у речной отмели, на влажном песке, чтобы он мог хорошенько их прощупать. Конфедераты, говорила мне мать, каждые десять зим появляются в нашей деревне, потому что едут через неё в мёртвый город. Они увозят оттуда книги, картины, статуи, образцы сохранившейся на стенах лепнины, узор кованых решёток и даже целые колонны. Конфедераты приезжают сюда за искусством. Их желание — вновь пробудить его у себя на востоке.