— Терис, не надо... Все позади, успокойся, — Матье вздохнул. — Я не должен был об этом говорить...

 Терис вздрогнула еще пару раз и вытерла глаза рукавом, судорожно втянув воздух, нервно сцепила пальцы и замерла, уставившись куда-то в стену.

 — Ты... ты не представляешь, каково девушке жить на улице и скитаться по ночлежкам. Скольких выродков я там видела... Мне везло, я сбегала, но... Ты представляешь, каково это, постоянно жить в страхе? Зимой холодно, денег иногда не хватало на таверну, приходилось оставаться в притонах. Спать вполглаза с ножом в руке... — она вздохнула и сморгнула снова выступившие на покрасневших глаза слезы. — Почти пять лет такой жизни, подельники-твари... Я...очень хотела вырваться оттуда и забыть обо всем. Когда я попала к вам, я думала, что все закончилась. Здесь же... здесь же семья. Все свои. Есть правила. И Харберт... Его оправдали, я поверила в их решение... Они ведь все знают, руководят, а он... — рыдания душили ее, и она снова согнулась, закрыв лицо руками и взлохматив волосы.

 Матье промолчал, глядя в пол и чувствуя, как мысли начинают путаться и завязываться в тугой узел.

 Слова и слезы — слишком настоящие, слишком много правды в этом, чтобы не верить. Пять лет скитаний по подворотням, въевшиеся страхи, скрытые под тонкой скорлупой самообладания... Шрам над бровью, россыпь рубцов на руках — все это не от хорошей жизни, причин бояться и шарахаться от каждой тени накопилось достаточно. Харберт стал последней каплей, и даже напоминание о нем подрывало спокойствие сильнее, чем разговор о Корнелии и Аркуэн. Видимо, он и правда был законченным идиотом. Если так, то Банус видел все как есть, и не было никакой другой стороны у этой истории. Норд снова напился, пристал к девчонке, а Спикер сделал то, что должен был.

 Все просто, все складывается так, что можно поверить. Правдоподобно. Слишком.

 Виски начали мучительно ныть, как будто бы сбивчивые мысли побежали по венам и застряли в них битым стеклом. Норд до последнего оправдывался, пока Аркуэн не объяснила ему, что им плевать на его признания. Один отрезанный палец — небольшая цена за жизнь и, как тогда казалось, пришедшее к нему понимание своего положения. Его крик даже сейчас звучал в ушах, перекликаясь с тихими всхлипываниями полукровки, перед глазами до сих пор блестел кинжал в руке альтмерки, и его блеск напоминал о другом клинке, который опустился на шею спящей матери.

 "Я отомщу, перережу им всем глотки... Потом, еще немного осталось ждать", — усилием воли Матье остался стоять, хотя подступающая судорога заставляла согнуться пополам и выдавливала из легких вой. Окровавленное безголовое тело тянуло руки, голова медленно двигала иссохшими губами, шепча проклятия своему убийце, приказывая отомстить...