Все хорошо ее знали, хотя Фериан много лет уже не слышал выступлений Ланствы. Она была женщиной простой крови, но ее любовь к искусству, которая, казалось, исходила из самого ее существа, делала ее прекрасной во время декламации. Она подождала, пока все успокоятся:

— Чьи это мысли, которые я осмеливаюсь назвать своими? Мое ли это существо, сохранность которого — мое святилище?

Как осмеливаюсь я одеть мое желание в ритуал тишины?

И вызвать вторжение, которого я не перенесу?

Комбинация тонов, которые она использовала, была выше понимания Фериана. Они слишком быстро менялись, их цель была — художественность, а не точность. Но что-то в ее речи сильно тревожило его, то, что лежало в мелодичном напеве слов и в таинственном аромате поэтических картин. То, что было направлено на него. ИМЕННО на него…

Моя душа — бастион. Я укрепил его пушками.

У меня есть враг, чья суть — жадный огонь.

Я поднимаю руку, я поднимаю меч — это мой вызов,

Но в это время сила врага течет в мою кровь.