Дни текли, как вода из неплотного крана, и Максим, перетекая вместе с ними, как должное воспринимал ежедневные попытки голоса сказать новое слово. Так и было, говорил он себе. Так должно быть, убеждал он себя, что в этом странного? С неохотой отправлялся он в очередную командировку, он не ведал, какое потрясение ждет его но возвращении.

Поезд опоздал, но Максим был даже рад этому. Последнее время он все больше любил сумерки — они не мешали грезам. Чемодан остался в коридоре, и Максим, соорудив на кухне бутерброд, ухватил бутылку молока и прошлепал в свою комнату. Устроившись в кресле, он со словами: «Ну, здравствуй, сынок!» утопил клавишу.

И тихий звонкий голос ответил:

— Папа, где ты был? Я так скучал.

Максим поперхнулся, бутылка с молоком, булькнув, закувыркалась по ковру. Он вскочил, чувствуя, как жуткая смесь панического страха и дикого, сумасшедшего счастья заливает его с ног до головы. Сглотнул неожиданные слезы и, погладив магнитофон по теплому боку, так же тихо ответил:

— И я скучал без тебя, малыш. Очень-очень скучал…

Сомнений не оставалось — сын рос!

С этого дня жизнь Максима сделала крутой поворот. Коллеги по работе с трудом узнавали его — в потухших глазах появился давно забытый блеск. Девчонки шушукались и, наконец, дружно решили, что Максим снова влюбился. Он не старался их разубедить. После работы вихрем мчался домой, еще не раздевшись, включал магнитофон и вел с сыном, как с живым, разговоры. А сын рос, рос и с каждым днем все больше и больше задавал вопросов. «Ах ты мой почемучка!» — смеялся Максим. Потом его осенила идея. Он десятками покупал детские книги и читал их вслух у магнитофона. Сын слушал и только переспрашивал время от времени, чем небо отличается от облаков, а трава от леса. При этих вопросах сердце у Максима болезненно сжималось. Сынок, сыночек! Подхватить бы тебя на руки, подбросить бы вверх, так, чтобы ты зашелся в восторженном визге, расставить бы по всей квартире оловянных солдатиков и ползать по полу до боли в коленях, играя в «войнушку». И Максим, глотая слезы своего горького счастья, пел колыбельные у магнитофона, а сынок засыпал и время от времени сонно взбрыкивался: «Ище, ище! А теперь про зайку…»

Кайфоломщик Кострюков, как всегда, позвонил не вовремя. Снова у него торжествовала гулянка, а так как на предыдущей раскокали сервиз, он явился за щербатыми Максимовыми тарелками. Максим, чертыхаясь, полез в сервант. Зацепил стеклянную полку, зазвенел, громыхнул на всю квартиру. Сын встрепенулся, заплакал спросонья:

— Папа, ты где? Я боюсь…