Он посмотрел на сестру, выставив до смешного тонкую полоску волос, подчеркивающую линию его подбородка. Очевидно, палатины на Эмеше не брили бороды. Его борода была похожа на карандашную черту вдоль нижней челюсти, и мне с трудом удалось сдержать усмешку. Не могу точно сказать, хотел ли он напомнить младшей сестре о цели их визита или обратился к ней совсем по другой причине. Прочитать выражение их идеально генетически выкроенных лиц было очень трудно после череды грубых плебейских физиономий, к которым я привык за время пребывания на Эмеше. Их взаимоотношения и расстановка сил оставались для меня полной загадкой.

Анаис отбросила за ухо прядь вьющихся черных волос:

– Да, в самом деле! – И снова обратила на меня сверкающие глаза; они приковали меня к месту, словно прожекторы, словно взяв в перекрестье снайперского дальномера. – Мы хотели пригласить вас, познакомить с нашими друзьями, с нашим двором.

– Это было бы прекрасно.

Я склонил голову, надеясь, что взял правильную ноту благоговейного энтузиазма. Возможно, это было проявление любезности или же часть изощренного плана, который мне пока не удалось разгадать. Я сомневался в том, что граф взял меня к себе исключительно за способности к языкам, точно так же как не был уверен и в том, что он ухватился за мои слова о щите от Капеллы. Я отчетливо сознавал, что вернулся в мир кругов и спиралей, где ничто не совершается напрямую. Контрдансы и обманные контратаки. Когда-то я чувствовал себя в них как рыба в воде. А теперь даже не знал, сохранились ли у меня жабры.

– Мы решили занять ложу отца в колизее, – предложил Дориан, разводя руками. – Вы сможете рассказать нам свою историю, пока мы будем наблюдать за схваткой.

Он снова усмехнулся, и я вспомнил, у кого встречал такую манеру забрасывать ноги на подлокотник кресла, жест самоуверенного, полновластного хозяина. У Криспина. В движениях этого мальчика была такая же беззаботная непринужденность, как у моего младшего брата, кичившегося тем, что ему принадлежал весь мир. Но вскоре я выяснил небольшое различие между ними. Восторг Дориана был искренним и чистым. Он любил Колоссо, но за состязание, а не кровопролитие.

– Если будет угодно вашей светлости, – сказал я и поклонился, чтобы скрыть натянутость в своих словах.

Я попытался представить, как буду выглядеть, сидя за защитным полем в золоченой ложе под шелковым навесом, в то время как внизу, на кирпичах и песке, сражаются и умирают люди, вместе с которыми я провел последний год. Я ощутил еще один приступ боли, сожалея, что не остался там, где был, вместе с Гхеном, Паллино, Сиран, Эларой и всеми остальными. Сожалея, что не помирился с Хлыстом. Однако когда я выпрямился, эти чувства никак не отразились на моем лице, превратившемся в идеальную маску.