– Капитан, – произнесла Агари настолько похолодевшим голосом, что я замер, как будто спинномозговая жидкость в моем позвоночнике заледенела, – если мы собираемся вести переговоры с вашим народом, то нам нужны данные о его местонахождении.

У меня ком встал в горле. Это было самое бесплодное из всех направлений расследования, независимо от той вежливости, которую только что проявила инквизитор. Все детали обстановки снова приобрели прежнюю ясность: крест с регулируемыми перекладинами и магнитными зажимами, решетка на полу, голые стены, разложенный на тележке набор инструментов, равно пригодных как для медицинских целей, так и для пыток. И сами катары – с одинаково выбритыми головами, черными сутанами и фартуками, похожими скорее на врачебную одежду, чем на ритуальную, более темного цвета, чем возможно для любой другой ткани. Здесь не было места для шуток и даже для неповиновения. Я до боли в костях сжал рукоять своего ножа, ожидая реакции Уванари.

Сьельсин отказался отвечать:

– Я не могу вам это сказать.

По сигналу инквизитора катар взял с ближайшей тележки устройство длиной в человеческую руку от кисти до локтя, из-за шарика на конце напоминающее булаву. Поднес предмет ближе к ичакте, чтобы сьельсин мог его рассмотреть, и запустил какой-то механизм на рукоятке. Композитный материал шарика быстро нагрелся и засиял, как раскаленный уголек, только что извлеченный из костра. В глазах Уванари вспыхнул страх. Бормоча проклятия, оно попыталось отстраниться.

Второй катар наклонился и сдернул ткань, прикрывавшую гениталии сьельсина. Затем убрал кожаные ремни, стягивающие ксенобита, оставив только электромагнитные зажимы. В эвдорском театре масок палач всегда в мельчайших подробностях, от которых волосы встают дыбом, рассказывает жертве – обычно героине, – что собирается с ней делать. Он подмигивает публике, хихикая и потирая руки. Катары ничего не говорили, не давали никаких объяснений. Они просто выполняли свою работу.

– Что они делают? – спросило Уванари, его глубокий голос звучал теперь немного выше. – Адриан, что они делают?

Убрав последние пожароопасные ремни, второй катар отошел от жертвы и сложил руки на животе.

Я не успел ответить. Первый катар махнул булавой, осыпав сьельсина вишнево-красными каплями, чистыми, как слезы. Уванари закричало, холодная камера заполнилась запахом горелой плоти с металлическим привкусом. Худая грудь сьельсина тяжело вздымалась, вдыхая воздух, подпитывающий новые крики, которые постепенно слабели, погружаясь через боль в преддверие безумия.