У Орфея такая необходимость была.

Как и положено, человек пал на колени, воздев вверх руки.

— О великий Вседержитель!

— Немедленно поднимись! — завопил в ответ бог и прибавил, наблюдая за тем, как проситель с хрустом распрямляет ноги: — К чему это низкопоклонство!

Он выставлял себя либералом, это считалось признаком хорошего тона.

Орфей поднялся. Бог стоял на небольшом подиуме и оттого казался огромным и внушительным, но певец знал, что все это не более чем иллюзия. Иллюзия, претендующая на величие, обманна. Под нею скрываются низменные страсти и пожелтелая ткань заношенных кальсон. Но правила игры требовали быть смиренным. И Орфей изобразил смирение. Для этого ему пришлось опустить уголки губ и наморщить лоб. Проделав подобную метаморфозу со своим лицом, певец посчитал, что формальности соблюдены, и перешел к делу.

— Великий Вседержитель, взываю к твоей справедливости!

— Я слушаю тебя, певец, — отозвался бог. — Изложи мне суть дела, с которым ты пришел ко мне, я рассмотрю его и покараю твоих обидчиков, если тебе нанесена обида, или тебя, если обиду нанес ты.

— О великий Вседержитель, ты мудр и благороден! — провозгласил Орфей. Бог милостиво кивнул, изобразив улыбку.

— Говори.

— О великий Вседержитель…

Бог начал выходить из себя.

— Я велю тебе — говори!

— Хорошо.

Орфей понизил голос сразу на два тона, поменяв восторженность на оттенок доверительности.

— Какой–то мерзавец похитил мою возлюбленную Эвридику.

При этих словах бог вздрогнул и, как показалось Орфею, стал чуть ниже. Однако лицо его осталось бесстрастным, хотя нет — оно изобразило сочувствие.

— Ай–яй–яй, какой мерзавец! Назови мне его имя, певец, и я испепелю негодяя молнией.

Глаза бога грозно сверкнули, из–за ширмы, где стоял магнитофон, донесся грохот грома, а система подсветки изобразила далекую зарницу.

— Я не знаю его имени, но люди, видевшие, как все произошло, рассказали мне, что похититель прискакал на колеснице, запряженной шестеркой белых жеребцов.