Она внимательно пригляделась к пятнышку крови на носу Линне.

Линне нерешительно помедлила и сказала:

– Мы объясним, что произошло. Ни ты, ни я не сделали ничего плохого, а значит, бояться нам нечего.

К горлу Ревны подкатил комок горечи и гнева.

– Это тебе нечего бояться, Золонова.

Линне смотрела убийственным взглядом. Ревна ощущала ее ярость так же явственно, как если бы их соединяла Стрекоза. Но ей было все равно. Сколько раз она слышала эти лживые слова от руководства Союза или его очередного глашатая?

– Откуда ты знаешь, что я не потяну тебя за собой? Что не стану для тебя обузой?

В конце концов, я же проклятье.

Она ждала, что Линне начнет орать, что вложит свою убийственную ярость в голос, но, к ее удивлению, после долгой паузы та только вздохнула. Ее злости как не бывало.

– Никакая ты не обуза. Я… – Она беспокойно заерзала. – В общем… зря я тогда так себя повела.

Линне в надежде быстро подняла на нее глаза. Словно сказала вполне достаточно.

– Я не принимаю твоих извинений, – ответила Ревна.

Линне следовало приложить больше стараний.

Пока Ревна не закончила осматривать Линне в поисках осколков стекла, они хранили молчание. Затем штурман поднялась и разбросала палкой костер, но так, чтобы потом его можно было разжечь снова.

– Принимаешь ты мои извинения или нет, но нам в любом случае придется лечь под одним одеялом. Поэтому давай немного поспим, а взаимные оскорбления отложим до утра.

– Буду ждать с превеликим нетерпением.

Пока Ревна промывала ноги, Линне сделала в их убежище из снега постель. Ампутированные ступни пилота по-прежнему зудели и горели, и чем дольше девушки здесь пробудут, тем будет хуже. Не обмолвившись больше ни словом, они расстелили плащ-палатку, легли рядышком и накрылись одеялом. Ревна вспомнила, как мама когда-то клала ей на затылок ладонь, а между ними уютно сворачивалась калачиком Лайфа. Тогда мама ею гордилась. А теперь?