Что же, жестоко, но справедливо.
А слова ни к чему. Валия и так все знает.
– Присмотри за Амайрой, – попросил я.
– Нет, – грустно сказала Валия.
Имя Амайры чуть не стало последней соломинкой, разломившей каменную маску. Но Валия не заплакала.
– Воронья лапа отнял у меня и ее. Теперь это твоя ответственность. Тебе учить и тренировать ее. Не подведи Амайру.
Мне следовало что-то сделать: умолять ее остаться, просить прощения. Сказать, что она нужна мне.
Дверь закрылась. Валия ушла.
Когда пришла ночь, мы уложили Ненн на ее последнюю постель. Как она и хотела бы, я вложил меч ей в правую руку, а в левую вложил бутылку бренди. Разжечь огонь я позволил Тноте, и не из символизма. Я просто очень устал. Затем мы много пили, а потом пили еще больше, лили бренди в огонь, а напоследок разбили бутылки, как сделала бы Ненн.
Небо этой ночью вопило громче обычного – пело серенаду душе Ненн на ее пути туда, куда полагается душам. Конечно, это еще вопрос, куда им полагается.
Когда огонь почти угас, а Дантри с Амайрой отправились спать, Глек спросил:
– И что теперь?
– Я кое-что пообещал одной леди, – ответил я и посмотрел на руку, где было вырезано слово. – Кое-что очень нелегкое. Но, думаю, я теперь знаю, как сдержать обещание. Хотя придется попотеть.
– Потеть приходится всегда. И куда мы направимся?
– Ты – никуда. Завтра я скажу вам с Дантри.
– А девочке не скажешь? – осведомился Глек.
– Она ведь попытается остановить меня.
Малдон хихикнул, мы чокнулись и выпили по последней за мертвую женщину, которая стоила больше, чем все мы вместе взятые.
* * *
Ранним утром я шел по городу. Пожары уже угасли. Люди не обращали внимания на приказ Цитадели сидеть по домам, отдирали доски с окон, плакали в объятиях соседей, которых уже не надеялись увидеть живыми. Люди отстроятся, жизнь продолжится. Я чувствовал, что они очень далеко от меня, и я больше не один из них. Я поднялся на городскую стену, выглянул между зубьями. Передо мной расстилался Морок. Трещины в небе, разорвавшие безлунную ночь, пылали свирепым бело-бронзовым пламенем.