— Пап, старый говорит, что может увезти всех на корабле. Может, не будем его убивать?

— Он не говорит всей правды. Почему солдаты ехали на Ферму? Что за приборы везли? Может, они Базуку хотят вывезти, а остальных убить? Или все тут зачистить под ноль, и мы им не нужны. Так что, каждый сам за себя.

— А зачем мы Шамана ищем?

— Это и есть моя идея. Мы Базуке извечного врага на блюдечке преподнесем, он нас тогда отпустит.

— Но как мы его найдем? Я Шамана никогда не видела, тебя от него фермеры маленьким забрали. Много времени прошло, они уже бивуак сменили сто раз.

— Есть у меня стукачок в банде Ветряка, он дорогу покажет.

— Слыхала, у Ветряка одни дебилы в банде. Они нас подставят!

— Для них у меня опять — таки мозгоклюй имеется! — Захар снова тряхнул снайперкой.

Алька помолчала и тихо сказала:

— Папа, я боюсь. Ты у меня один на целом свете.

— Ничего, доча, прорвемся! И дом у нас будет свой!

— С французскими дверями? — с надеждой спросила девочка.

— А как же? С самыми что ни на есть французскими!

Аппетита нет.

Я без аппетита ковырял консервированную говядину, рядом с тем же успехом тыкала пластиковой вилкой свою банку Алька. Интересно, как Ферма обеспечивает их, питаем и питьём без физического контакта? Кому я вру? На самом деле меня мучила совсем другая проблема. Наряду с Алькой и ее папашкой я получил нерешаемую морально — этическую проблему. Как ни крути, у нее нет и не может быть правильного решения.

Можно Захара убить. Тогда Алька, не задумываясь, убьет меня.

Можно убить и папашу, и дочку. (Чисто теоретически можно, но у меня рука не поднимется). Тогда лучше самому следом застрелиться, потому что я с таким грузом на душе жить не смогу.

Можно никого не убивать. Тогда они убьют меня.

— Ты спрашивала меня, как погиб мой сын? — сказал я после векового молчания.

— Я не спрашивала! — возмутилась Алька.