— Я, конечно же, — мой кивок вышел слишком насмешливым. — А ты думал, кто? Неужели ты вспомнил о своем дружке? Прости, но он уже мертв.

— Ч… что? Мертв?

Мои пальцы сжались на горле жирного уродца. Он испугано хрюкнул, когда я впечатал его в стену.

— Да, он мертв, — прошипел я. — Он умирал в страхе, но с достоинством. А какой будет твоя смерть, как думаешь?

Мужчина не отвечал, его глаза испугано заскакали, пытаясь отыскать в темноте переулка хоть что-нибудь.

— Не бойся… — я вцепился пальцами в глотку еще сильнее. — Ты не умрешь здесь. Я решил отдохнуть от убийств.

— Отпусти, — захрипел паршивец. Несмотря на положение, в его голосе была настойчивость зажравшегося хмыря.

— Ты так в себе уверен, что раздаешь приказы? Или хочешь сказать, что это был не приказ? — я покачал головой и усмехнулся. — Ты меня злишь, дружок.

— Это не… — фраза была оборвана ударом кулака в живот.

Прижатый к стене, мужчина закашлялся. Но я, не дав приступу стихнуть, нанес еще один удар. Схваченный мною человек давился кашлем, пока мой кулак мерно разрабатывал жировую прослойку брюха. Костяшки вновь и вновь натыкались на мягкое пузо, и с каждым ударом я злился все больше.

— Да я посмотрю, в тебе сала больше, чем в свинье, — зарычал я. Мое колено не осталось в стороне.

Преступник не имел ни шанса ответить — он горбился над моим бедром, пока я старательно пробивал все, что было в нем мягкого. Мои руки крепко держали плечи, а стена помогала с другой стороны: только лишь заплывший жиром мужчина пытался вырваться, как очередной пинок отправлял его в камень.

Устав бить, я толкнул истерично хрипящего урода в землю. Его тело рухнуло. Он был не в силах даже корчиться. Только лежал, всхлипывая и пытаясь стонать, что ему удавалось с трудом.

— Извини, дружище, я переборщил, — вздохнул я. — Не знаю, сможешь ли после этого прийти в себя, но пойми, мне придется закончить начатое. Ты же не думаешь, что я вот так вот брошу тебя страдать?

Перевернув его тушу ногой, я посмотрел на перепачканное слюной и кровью лицо.

— Ай-яй, мне даже жалко тебя немного, — пробормотал я, разглядывая измученную морду. — Но что будет за разговор, если мы его не окончим? Я думаю, так дело не пойдет. Ты ведь любишь насиловать девушек, правда? — я уперся ладонями в колени и наклонился над едва дышащим мужчиной. — Только не говори мне, что тебе не нравится раздвигать их ножки. Это, наверное, чертовски заводит, когда твое жирное тело прижимает очередную хрупкую девчонку, которая не может пошевелиться под твоим весом, и только чувствует, как ее достоинство ломается чьим-то хреном. Ай, как звучит. Гордость небось берет, да? — я улыбнулся. — Ну, не молчи. Тебя вроде дома мать ждала? Что же ты ей рассказал, когда пришел, оставив своего друга наедине со мной? Небось, сказал, с каким удовольствием спускал штаны перед тем, как подарить порцию страданий и боли? Да нет, не думаю, — я разогнулся. — Перед тем, как я оставлю тебя наедине с мучениями, я хочу, чтобы ты кое-что знал. Ты выгребаешь и за себя, и за друга. Эти побои не освобождают тебя от греха. Они просто отражают твое преступление на твоем теле. И то, что ты будешь видеть на себе, когда очнешься, является изображением того, что ты сделал со своей душой. Это просто, не так ли? — я поднял взгляд вверх, к небу. — Не знаю, где твой друг сейчас. Но ему однозначно легче. Он мертв, а значит, его тело избежало страданий. Но тебя наказать мне ничто не мешает. Надеюсь, ты будешь жить. Эта жизнь приготовила для тебя еще много сапогов.