«Нас?» — переспросил я.

— Тебя, Алису и меня. Как ни крути, мы все в одной лодке, которая слишком важна для меня. Поэтому прошу, постарайся выжить.

«Я переживу тебя, не беспокойся, — рассмеялся я, заматывая бинтом рукоять. И лишь когда он закрыл всю рукоять, я вздохнул: — Черта с два переживу…»

— Ты о чем-то беспокоишься? — спросила Алиса, мельком глянув на мое лицо.

— Да. Скоро будет переворот в жизни всего мира, но я к нему пока еще не готов.

— Имеешь в виду Леса Силы? — с улыбкой спросила девушка, так, будто речь шла о чем-то незначительном. — Не думай об этом. Когда все перевернется, мы тоже перевернемся и снова будем стоять на земле. Ничего особенного.

— Ты удивительно хладнокровна, — оценил я, не став добавлять того, что в данной ситуации это скорее минус, чем плюс.

— У тебя учусь.

— Разве? — я удивился уверенности, с которой Алиса это сказала.

— Конечно. Уже забыл, с каким спокойствием ты дрался со мной?

— О чем ты? У меня чуть сердце не остановилось, когда ты начала прыгать на меня прямо из пустоты.

Алиса хихикнула, и я сам невольно улыбнулся, вспомнив тот день. Тогда я был спокоен лишь потому, что слишком хорошо подготовился к смерти. Сейчас уже не так. Я почувствовал вкус жизни — он спрятан в крови и мясе, которое я добываю. И как бы я ни противился, во мне появилось пристрастие. Я помнил то, что рассказывала Алиса о своей первой жертве. О том, как тяжело она ей далась. Раскаивался ли я после того, как попробовал свое первое сердце? Кажется, да. Я почувствовал что-то вроде страха — страха умирающего внутри человека. Тогда кинжал не пробил мои сросшиеся ребра, но движение клинка было смертельным для человека, прячущегося во мне. Я хотел убить себя, а в итоге лишь зажег любовь к жизни, зарезав свою совесть.

***

Улицы города успели проснуться. Мы с Алисой шатались среди людей, которые работали под первыми лучами солнца. Мне было непривычно смотреть на них, понимать, насколько их жизнь зависит от постоянной работы. Если они сегодня остановятся, завтра им будет нечего есть. Я же могу жить как угодно, ведь достать сердце из чьей-то груди не является работой. Люди для меня словно всегда зрелые колосья пшеницы. Когда понадобится, тогда и сорву, а потом тщательно обработаю, превращая в сытный хлеб. Жил ли я хоть когда-то так, как надо жить человеку? Можно ли меня назвать обычным трудягой? Сомнительно. Я никогда не приучался к труду ради выживания. Мое занятие приносило мне деньги, а не пищу. Я получал жалованье как один из тех, кто поднимет свой меч и погибнет ради выживания остальных. Я был инквизитором. А это нельзя считать работой.