Его бледные губы сложились в улыбку.

– Что-то вроде того. Я пока не готов тебя отпустить.

– А у меня нет права голоса?

Он поднял бровь.

– Милая Ваза. Ты отказалась от этого права давным-давно. Ты позволила мужу использовать тебя – не нормальным способом, но использовать. То же самое позволила и мне, а теперь еще какому-то низкородному воришке, и кто знает скольким еще. И не спорь – я уверен, ты и сама не поверишь своим оправданиям.

– И все же это моя жизнь. – Однако слова прозвучали слабой попыткой прикрыть уродливую правду.

Он не стал даже отвечать, а посмотрел на диван.

– Вам придется тащить меня, – сказала она, – так что все будет скучно, так скучно, что даже не удастся сделать вид, что это не простое изнасилование.

Он посмотрел разочарованно.

– И снова неверно, Ваза. Ты пойдешь сама и разденешься. Ляжешь на спину и раздвинешь ноги. Это просто, ты часто так делала. Боюсь, твоему низкородному любовнику придется делиться тобой. А вскоре, думаю, ты даже не сможешь заметить разницы.

Как он мог заставить ее делать такое? Она не понимала, однако он, несомненно, понимал. Да, Шардан Лим слишком хорошо все понимал.

Она пошла к дивану.

Она еще чувствовала жгучую боль после утреннего сношения. Вскоре боль усилится и станет нестерпимее. Да, боль и удовольствие сплетаются, как любовники. Она могла испытывать их снова и снова, всегда.

Так и было. До тех пор, пока она… не проснулась.

Крокус, забудь про моего мужа. Это ни к чему. Вот что я скажу в следующий раз. Обещаю.

Обещаю.

Шардан Лим попользовался ею, но в результате именно он не понимал. И когда она, после всего, поблагодарила его, это, похоже, застало его врасплох. Пока он торопливо одевался и уходил, Ваза, лежа на диване, забавлялась его смятением; она была всем довольна.

И подумала о стеклянном шаре с заключенной внутри луной, подарке давно потерянной юности, и улыбнулась.