Пройдя полдороги до входной двери, стражник упал на колени, согнулся пополам и повалился на бок; лампа звякнула о булыжник. И вдруг он понял, что может думать тысячу мыслей сразу, и получил в свое распоряжение все время мира – когда испустил последний вздох. Многое стало ясно, просто – и эта простота подняла его над телом…

Паря над своим трупом, он увидел, как со стороны дома убийцы появилась фигура. Измененным зрением он различал все черты древнего, нечеловеческого лица под капюшоном: глубокие морщины – опустошенную карту бесчисленных веков. Клыки, торчащие из нижней челюсти, обколотые и потрепанные, с ободранными и растрескавшимися кончиками. И глаза… такие холодные, такие… обеспокоенные – стражник немедленно узнал, кто перед ним.

Худ. Владыка Смерти пришел за ним.

Бог поднял ужасный взор, пригвоздив стражника к месту.

В голове загрохотал голос, тяжелый, словно горная лавина.

– Я никогда не думал о справедливости. До сих пор. Мне все равно. Горе безвкусно, печаль – пустой вздох. Проживи вечность в прахе и пепле – и тогда рассказывай мне о справедливости.

Стражнику нечего было ответить. Он и так спорил со смертью ночь за ночью. Он проделал весь мучительный путь от самой таверны «Феникс». Каждый проклятый шаг. А теперь все кончено.

– И вот, – продолжал Худ, – я стою здесь. Меня окружает воздух, он врывается в мои легкие, он живой. Я не в силах предотвратить то, что происходит при каждом моем шаге в смертном мире. Я не могу не быть собой.

Стражник поразился. Владыка Смерти оправдывается?

– Однако сейчас я сделаю по-своему. Я сделаю по-своему. – И он шагнул вперед, подняв сухую руку, – стражник заметил, что на руке не хватает двух пальцев. – Твоя душа сияет. Сияет ярко. Ослепительно. Так много чести, так много любви. Сострадания. В оставшейся после тебя пустоте твои дети не получат того, что могли бы. Они замкнутся вокруг шрамов, и раны не исцелятся никогда, и они привыкнут грызть свои шрамы, лизать их, пить до дна. Так не годится.

Стражник содрогнулся и вернулся в тело на булыжнике. Он почувствовал, как сердце стукнуло и забилось неожиданно легко и с непривычной энергией. Стражник глубоко вдохнул – удивительный прохладный воздух прогнал остатки боли, прогнал далеко прочь.

Все, что было с ним в последние мгновения – сверкающая ясность зрения, захватывающее дух понимание всего на свете, – скрылось за знакомой тучей, серой и густой, где все фигуры – лишь намеки, где он совершенно терялся. Терялся всегда, как и все смертные души, сколько бы они ни твердили об определенности и вере. И все же… и все же эта туча была теплой, пронизанной драгоценными вещами: любовью к жене, к детям; интересом к их жизни, к ежедневным открытиям.