Ее восторженный вой вселял ужас.

В ужасный, сокрушительный момент солдат может вдруг понять, что все, на чем основывалось чувство долга, было ложью, гнилой зловонной массой, разъедающей, как раковая опухоль, солдата; и любая добродетель коренится в чьем-то яде.

Ты полагаешься на несчастного дурака рядом с собой. Прекрасно знаешь, что еще один у тебя за спиной. Вот как съеживается мир, когда все прочее тает перед глазами – слишком испорченное, чтобы видеть ясно, чтобы просто и без затей распознать ложь.

Оторванные от Малазанской империи, от Армии Однорукого, несколько оборванных выживших, все, что осталось от «мостожогов», притащили жалкие задницы в Даруджистан. Нашли себе пещеру, где можно спрятаться в окружении немногих знакомых лиц, напоминающих о каждом шаге от прошлого к настоящему. И надеяться, что этого хватит, чтобы осторожными шажками добраться до будущего.

Ткни ножом в середину этой жалкой, уязвимой горстки – и она распадется.

Молоток, Перл.

Как козлы с завязанными глазами, которых тащат на алтарный камень.

Не то чтобы козлам нужно завязывать глаза. Просто очень неприятно глядеть в глаза умирающих животных.

Хватка падала в темноте. Может быть, во плоти. А может быть, от нее осталась только душа, оторванная и несущая лишь груз собственных сожалений. Однако руки напрасно хватали ледяную пустоту, ноги пытались найти опору там, где не существовало ничего. И дышать становилось все тяжелее от усиливающегося потока воздуха.

В мире грез все законы перевернуты, перепутаны, искажены. И, почувствовав приближение невидимой земли, она повернулась ногами вниз, замедлилась – внезапно, но аккуратно, и через несколько мгновений мягко опустилась на неровный каменный пол. Под ногами хрустели раковины улиток и потрескивали кости мелких грызунов.

Моргая, жадно глотая воздух, она постояла, чуть согнув колени и положив ладони на бедра.

Чувствовался животный запах, как будто она очутилась в какой-то берлоге в склоне холма.

Тьма понемногу рассеивалась. Хватка рассмотрела, что на некоторых каменных стенах нацарапаны рисунки, а другие покрашены в землистый цвет. На земле она увидела половинки выдолбленных тыкв – вдоль стен прохода шириной шага в три. Впереди, шагах в шести-семи, проход упирался в каменную стену. За спиной тропа терялась во тьме. Хватка еще раз посмотрела на тыквенные чаши вдоль прохода. В каждой была налита густая, темная жидкость. Чутьем Хватка поняла, что это кровь.

Ее внимание привлек рисунок на стене, где кончался проход; постепенно начали проявляться детали. Карета или фургон, неясные фигуры лезут наверх с обеих сторон, а позади угадываются другие. Безумная паника; на козлах возница словно щелкает вожжами… да нет, это ее воображение шалит в призрачном свете, а скрип и стук колес по неровностям дороги – лишь стук ее собственного сердца и шум крови в ушах.