– Морская сестра знает, что вы ее защищаете, Джорон Твайнер. Морская сестра много знает.
– Ты можешь с ней говорить?
– Говорить? – И он снова издал клекот:
– Но ты можешь сделать так, чтобы кейшан понял? Сказать ему, чтобы он спрятался от «Охотника Старухи»? И присоединился к нам потом?
– Ты станешь прятаться от насекомого? – спросил ветрогон.
– Нет.
– А от миллиона насекомых?
– Да, – сказал Джорон.
– Это, – ветрогон постучал клювом по сломанным поручням «Дитя приливов», – делает вас миллионом насекомых. Но морская сестра не понимает.
– А ты можешь сделать так, чтобы она поняла? – спросил Джорон.
Ветрогон обратил к нему маску с нарисованными глазами.
– Ветрогон думает быстро. Как ты. Она медленная. – Он повернулся и исчез в люке, ведущем на нижнюю палубу.
– Я думаю, что он имел в виду «нет», – сказал Динил с того места, где он привязывал веревку, закрывая брешь в разбитых поручнях, чтобы никто не вывалился за борт.
– Да, – сказал Джорон.
И в голове у него вновь прозвучала песнь ветрошпиля.
37. Слово Старухи никогда не бывает добрым
37. Слово Старухи никогда не бывает добрым
Только через три дня пути они увидели аракисиана. Три тяжелых дня, когда погода изменилась. Эйлерину пришлось прокладывать новый штормовой курс, ветер никогда не дул в нужном направлении, и курсер не слышал в песне ветра намеков на то, что он изменится. Поэтому «Дитя приливов» сворачивал направо и налево, преследуя вихре-змея зигзагами, и всякий раз, когда приходилось делать поворот, Коксвард исчезал в трюме. Там, по колено в вонючей воде, он слушал кости, скрип, вздохи, треск и понимал их даже лучше, чем любовники, которые в темноте прижимаются друг к другу в надежде почувствовать тепло. А после каждого поворота он поднимался на верхнюю палубу, промокший и грязный, и его лицо становилось все более мрачным, его язвы выглядели все хуже, и он не мог порадовать Миас хорошими новостями.
Тем не менее они летели дальше.