— Ее родители умерли, когда она была еще маленькой. Случилось так, что в последнее время она полюбила одного человека, как отца. Человека, которого убили свинки. Она хочет, чтобы ты рассказал о его смерти.

Глядя на ее лицо, Эндер отрешился от заботы о Королеве, о свинках. Ему было знакомо это выражение взрослой муки на лице ребенка. Он видел его раньше, в заключительные недели войны с баггерами. Когда он разыгрывал битву за битвой в игре, которая не была игрой. Он видел его раньше, когда война закончилась, когда он обнаружил, что его тренировки вовсе не были тренировками, что все эти модели были настоящими, реальными, когда он командовал земным флотом по ансиблу. Теперь, когда он знал, что уничтожил баггеров, всех до одного, когда он понял, что совершил акт ксеноцида, сам не желая того, он видел такое выражение, глядя на себя в зеркало.

— Что же эта девочка, Новинья, сделала такого, что причиняло ей такую боль?

Так он сидел и слушал, как Джейн рассказывала о ее жизни. То, чем оперировала Джейн, были статистические выкладки, но Эндер был Глашатаем Мертвых; его гением — или его проклятием — была способность воспринимать происходящее с точки зрения других людей. Благодаря этой способности он стал блестящим военачальником, он одинаково хорошо как руководил своими людьми — на самом деле мальчиками, так и предугадывал действия противника. Это также означало, что по этим бесстрастным подробностям жизни Новиньи он мог представить — нет, не представить, а постичь — каким образом смерть ее родителей и их канонизация привели к изоляции Новиньи, как она усугубила свое одиночество, погрузившись в работу. Он знал, что стояло за ее ранним блестящим достижением статуса ксенобиолога. Он знал также, что значит для нее спокойная любовь и радушие Пипо и как велика стала ее потребность в дружеском плече Либо. На Лузитании не было ни одной живой души, понимавшей истинную сущность Новиньи. А сидящий в этой пещере, во льдах Тронхейма, Эндер Виггин знал ее, любил ее и горько плакал по ней.

— Итак, ты поедешь, — прошептала Джейн.

Эндер не мог говорить. Джейн была права. Он поехал бы в любом случае как Эндер «Ксеноцид», надеясь на то, что охранный статус Лузитании сделает возможным освободить Королеву из трехтысячелетнего заключения и искупить ужасное преступление, совершенное им в детстве. Он поехал бы также как Глашатай Мертвых, чтоб понять свинок и объяснить их людям, чтобы те приняли их как настоящих раманов, а не боялись бы и ненавидели их как варелсов.

Но сейчас он поедет по другой, более глубокой причине. Он поедет помочь девушке Новинье, потому что в ее яркости, ее изоляции, боли, вине он узнал свое собственное украденное детство и ростки боли, живущей в нем до сих пор. Лузитания находилась на расстоянии двадцати двух световых лет. Он путешествовал бы со скоростью, почти равной скорости света, и все же когда он приедет к ней, ей исполнится почти сорок лет. Если бы это было в его силах, он бы отправился к ней немедленно, с филотической мгновенностью ансибла; но он также знал, что ее боль может подождать. Она еще останется, ожидая его приезда. Разве его собственная боль не живет до сих пор?