— Тогда ты тоже изменница, и хуже всех, — сказал Ким дрожащим голосом. Он был готов расплакаться.

— А я утверждаю, что, помогая Глашатаю, я доказываю свою верность, — ответила Эла. — Настоящая измена — в том, чтобы подчиниться матери, потому что все, чего она хочет, к чему она стремилась всю жизнь, — это ее гибель и гибель этой семьи.

К удивлению Элы, расплакался не Ким, а Ольгадо. Конечно, слез не было, потому что железы удалили, когда вставляли глаза. Поэтому ничто не предвещало, что он заплачет. Вместо этого он согнулся, всхлипывая, затем соскользнул вдоль стены, сел на пол, уронив голову между колен, и сидел, всхлипывая. Эла поняла, почему: она сказала, что в его любви к Глашатаю нет неверности, что он не согрешил, и он поверил, когда она сказала это, он знал, что это правда.

Она подняла глаза от Ольгадо и увидела мать, стоящую и дверном проеме. Эла почувствовала слабость, дрожа от мысли о том, что мать могла услышать.

Но мать не была рассерженной, только немного грустной и очень усталой. Она смотрела на Ольгадо.

Ким наконец обрел голос.

— Ты слышала, что сказала Эла? — гневно спросил он.

— Да, — сказала мать, не отводя глаз от Ольгадо. — И очень может быть, что она права.

Эла была потрясена не меньше, чем Ким.

— Идите в свои комнаты, дети, — тихо сказала мать. — Мне нужно поговорить с Ольгадо.

Эла сделала знак Грего и Куаре, и они соскользнули со своих стульев и подбежали к ней, глядя на происходящее широко открытыми глазами. В самом деле, даже отцу никогда не удавалось довести Ольгадо до слез. Она увела их из кухни в спальню. Было слышно, как Ким прошел по коридору в свою комнату, захлопнул за собой дверь и бросился на кровать. А в кухне всхлипы Ольгадо стихли, а потом прекратились, когда мать обняла его, впервые с тех пор, как он потерял зрение, и успокаивала его, и молча плакала над ним, раскачиваясь взад и вперед.

Миро не знал, что и думать о Глашатае Мертвых. Он всегда считал, что Глашатай должен быть похож на священника, хотя бы на священника, каким его обычно представляют. Спокойный, задумчивый, отдаленный от мира, тщательно старающийся оставить действия и решения другим. Миро ожидал, что он должен быть мудрым.

Он не ожидал, что Глашатай будет таким — бесцеремонным, опасным. Конечно, он был мудрым, он видел сквозь притворство и все время говорил немыслимые вещи, которые оказывались верными. Как будто он так хорошо знал человеческий разум, что мог видеть прямо у тебя на лице такие потаенные желания, такие скрытые истины, о которых ты и сам не догадывался.

Сколько раз Миро стоял вот так рядом с Уандой, наблюдая, как Либо общается со свинками. Но они всегда понимали, что Либо делает; они знали его методы и его цели. Однако образ мыслей Глашатая был совершенно чужд Миро. Несмотря на то, что он имел человеческий облик, иногда он казался Миро фрамлингом, он мог быть таким же непостижимым, как и свинки. Он был таким же раманом, как и они, чужим, но не животным.