— Если мы раманы, — закричал Хьюмэн в лицо Эндеру, — то мы решаем, а не ты! А если мы варелсы, то ты можешь убить нас прямо сейчас, как ты убил всех сестер Королевы!

Миро был ошеломлен. Одно дело — решить, что именно Глашатай написал эту книгу. Но как могли они прийти к этому непостижимому выводу, что он был виновен в Ксеноциде? Что они думали — что он Эндер?

И тем не менее Глашатай Мертвых сидел перед ними со слезами на щеках, с закрытыми глазами, словно в обвинениях Хьюмэна была правда.

Хьюмэн повернулся к Миро.

— Что это за вода? — прошептал он и коснулся слез Глашатая.

— Так мы показываем нашу боль, горе и страдание, — ответил Миро.

Мандачува неожиданно вскрикнул. Миро никогда не слышал такого крика — словно умирающее животное.

— Так мы показываем боль, — повторил Хьюмэн.

— О! О! — кричал Мандачува. — Я видел раньше такую воду! Я видел такую воду в глазах Либо и Пипо!

Один за другим, а затем все вместе, свинки издали тот же вопль. Миро был охвачен трепетным ужасом и возбужден в то же время. Он не представлял, что все это значит, но свинки демонстрировали эмоции, которые они скрывали от ксенологов на протяжении сорока семи лет.

— Они печалятся о папе? — прошептала Уанда. Ее глаза тоже блестели от возбуждения.

Миро сказал то, что он только что подумал:

— До этой минуты они не знали, что Пипо и Либо плакали, умирая.

Миро не знал, о чем думала Уанда после этого; он видел лишь, как она отвернулась, прошла неверной походкой несколько шагов, упала на четвереньки и горько заплакала.

Миро присел рядом с Глашатаем, который сидел с опущенной головой, прижав подбородок к груди.

— Глашатай, — сказал Миро, — разве возможно, что вы первый Глашатай и вы же Эндер? Не может быть!

— Она рассказала им больше, чем я ожидал, — прошептал Глашатай.

— Но ведь Глашатай Мертвых, который написал эту книгу, — самый мудрый из всех, кто жил во времена полетов к звездам. А Эндер был убийцей, он уничтожил целый народ, прекрасный народ раманов, которые могли бы научить нас всему…

— И оба они — люди, — проговорил Глашатай.

Хьюмэн подошел к ним и произнес строфу из «Гегемона»: