Правда, Лифт точно так же похож на член. К тому же, если бы Адмирал возвращался по трубе, Каддус и Круйзел потребовали бы уничтожить и ее. Проклятье. Я трясу головой.

У меня в руке высокий стакан с джалем – самым дешевым крепким напитком во Врексисе. Это уже второй стакан, но джаль не доставляет мне удовольствия. Пистолет все щебечет, обращаясь к убогой гостиной нашей квартиры. Я жду Мауста, мне не хватает его даже больше, чем обычно. Я смотрю на терминал на моем запястье. Судя по времени, Мауст может вернуться в любую минуту. Я смотрю на улицу – там занимается бледный рассвет. Ночь прошла без сна.

Пистолет продолжает верещать. Говорит он, конечно, на марейне – языке Культуры. Мои уши не слышали этого языка почти восемь стандартных лет, и теперь его звуки наполняют меня печалью и ностальгией. Мое право рождения, мой народ, мой язык. Восемь лет вдалеке, восемь лет среди дикарей. Мое великое приключение, мой отказ от того, что казалось бесплодным и безжизненным, мое желание оказаться в более динамичном обществе, мой широкий жест… теперь он мне кажется пустым и никчемным, кажется глупым и вздорным поступком.

Еще один глоток острого, терпкого джаля. Пистолет трещит без умолку – о диаметре рассеяния луча, гироскопических волновых формах, типе гравитационного контура, линии прицеливания, стрельбе по ломаной траектории, установке разброса и убойной силе… Я думаю, не секретировать ли мне чего-нибудь успокоительного, умиротворяющего, но решаю не делать этого. Решение не пользоваться моими умело видоизмененными железами принято уже давно – восемь лет назад; и если оно нарушалось, то всего лишь два раза, когда меня донимала сильная боль. Будь у меня достаточно мужества, я бы вообще попросил удалить мне эту чертову железу, чтобы вернуться к нормальному человеческому состоянию, унаследованному нами от предков-животных. Но мужества не хватило. Я боюсь боли и не могу ее терпеть, как это делают местные. Я восхищаюсь ими, побаиваюсь их и все еще не могу их понять. Даже Мауста. По правде говоря, именно Мауста я понимаю меньше всего. Может быть, невозможно любить то, что ты понял вдоль и поперек.

Восемь лет в ссылке, вдали от Культуры; ни разу не ласкал мои уши этот шелковистый, тонкий, до простоты сложный язык. И теперь я наконец слышу его, но говорит на нем пистолет о том, как нужно стрелять, чтобы убить… Кого? Сотни людей? Или тысячи? Это будет зависеть от того, где упадет корабль, взорвется ли он (взрываются ли примитивные космические корабли? Понятия не имею, никогда этим не интересовался). Я отпиваю еще глоток, трясу головой. Нет, я не смогу сделать это.