Я думал, что не похож на них. Я думал, я знаю, что делаю.
– О чем ты думаешь? – спрашивает скафандр.
– Так, ни о чем.
– Ну-ну.
– Почему ты здесь? – спрашиваю я. – Почему ты согласился отправиться со мной?
Скафандр – официально он так же разумен, как я, и имеет такие же права – мог бы при желании сделать собственный выбор. Ему вовсе не обязательно было отправляться на войну.
– Я последовал за тобой – это было естественно.
– Но что для тебя в этой войне?
– А для тебя?
– Но я – человек. Я ничего не могу поделать со своими чувствами. Я хочу узнать, в чем, по-твоему, состоит оправдание для машин.
– Да о чем ты говоришь? Ты ведь тоже машина. Мы оба –
Согласно пословице, мы даем машинам цели, а они нам – средства. У меня на миг возникло ощущение, что скафандр сейчас спляшет, пропев эту бородатую премудрость.
– Неужели тебе и в самом деле небезразлично, как идет война?
– Конечно небезразлично, – говорит он, и в голосе его слышится чуть ли не смех. Я лежу и скребусь, потом смотрю в камеру.
– У меня идея, – говорю я ему. – Что если я найду самую яркую фотографию и помашу ею – в темноте?
– Можешь попытаться, если хочешь.
Голос скафандра звучит не очень обнадеживающе. Все же я пытаюсь, и руки начинают болеть от размахивания камерой. Потом я кладу ее на камень, и она светит в пространство. Вид у камеры очень одинокий и странный – снимок сделан в солнечный день на орбиталище: небеса, облачка, сверкающая вода, яркие лодки и высокие паруса, развевающиеся флажки и водные брызги в этой мертвой и пыльной темноте. Картинка, впрочем, не такая уж и яркая – я думаю, отраженный звездный свет ничуть не слабее. Вполне можно не обратить на нее внимания, к тому же нас, похоже, не ищут.
– Интересно, что же все-таки случится с нами? – зеваю я; сон наконец начинает наваливаться на меня.
– Не знаю. Поживем – увидим.