Я стояла в тени Нотр-Дама и напрягала мозги, вглядываясь в унылое нагромождение резьбы на коричневом фасаде (внутрь я не пошла – от соборов меня уже тошнило, и к этому времени даже мой интерес к замкам стал спадать). Корабль хотел, чтобы я поговорила с Линтером: я не понимала зачем, а он не хотел объяснять. Никто его не видел, никто не смог с ним связаться, и никто не получил от него ни одного послания за все время его пребывания на Земле. Что с ним случилось? И что я должна была с этим делать?

Я прошлась по берегу Сены, поглядывая на сгрудившиеся вокруг меня здания и размышляя.

Я помню запах жареного кофе (кофе в это время подскочил в цене; ох уж эти земляне с их потребительским бумом!), помню солнечные зайчики, запрыгавшие по мостовым, когда маленькие человечки принимались мыть из шлангов тротуары. Укладывая старое тряпье у поребрика, они направляли воду по нужным им маршрутам.

Пусть мои размышления и оставались бесплодными, но находиться здесь было просто замечательно; этот город был другим, и он заставлял тебя радоваться жизни.

Я незаметно дошла до западной стрелки острова Сите, хотя собиралась направиться к Центру Помпиду, а оттуда повернуть назад и перейти на левый берег по мосту Искусств. В конце острова был маленький треугольный скверик: что-то вроде корабельного носа, рассекающего сточные воды грязной старой Сены.

Я зашла в сквер, держа руки в карманах, просто прогуливаясь, и обнаружила там странно узкие и строгие – почти угрожающие – ступеньки, ведущие вниз среди блоков из грубых белых камней. Я помедлила, а потом направилась вниз – как мне думалось, к реке. Вскоре я оказалась в закрытом дворике; единственный другой выход, который я видела, вел еще ниже к воде, но путь к нему преграждала конструкция из черной стали, похожая на надолб. Мне стало не по себе. В строгой геометрии этого места что-то вызывало чувство угрозы, ощущение собственной малости, уязвимости; громады белого камня наводили на мысль о хрупкости человеческих костей. Видимо, кроме меня, здесь никого не было. Я с осторожностью и любопытством ступила на темную, узкую дорожку, ведущую назад, в залитый солнцем сквер.

Это был мемориал, посвященный депортации.

Я помню ряды крохотных огоньков – тысячи и тысячи – в зарешеченном туннеле, воссозданные камеры, четко вычеканенные слова… Но я пребывала в некой прострации. Уже прошло почти сто лет, но я все еще ощущаю холод этого места. Я произношу эти слова, а по спине у меня пробегает холодок; я правлю их на экране, и кожа у меня на руках, щиколотках и боках натягивается.