* * *

Госпиталь поселения «Центрум», кратер вулкана Олимп, Марс.

Сашу мучили дурные сны. Не было никакой возможности избавиться от этих вязких раздвоенных видений. Он видел себя самого издалека, видел и понимал, — тело умирает. Ещё немного — и разрушение станет бесповоротным. Ему было совершенно точно известно, что нужно исправить, он знал, как это сделать, торопливо тянулся к себе самому руками, но стоило коснуться переплетённых волокон, возникала боль, и приходилось отдёргивать руки. Вместе с болью на короткий миг приходили ощущения: он чувствовал мягкое под спиной, что-то холодное остро кололо в сгиб локтя, на щёки и подбородок давило жёсткое что-то, а где-то рядом нечто шипело и ритмично вздыхало, и в том же ритме вздувалась и опадала грудная клетка. Это было непереносимо: боль и надоедливые звуки, но Саша снова и снова пытался осторожными касаниями вернуть к жизни иссушенные, потерявшие восприимчивость тонкие волоконца, потому что кроме боли и раздражающих звуков были слова:

— Сашенька… Ты же знаешь, я без тебя не смогу… Саша… Ты слышишь?

«Да, я слышу, — думал он. — Сейчас, Иришка, попробую ещё раз».

И снова боль. Такая, что в словах жены чудится злость:

— Ты должен быть со мной. Они глупые, ничего не понимают, я знаю.

«Нет сил терпеть боль. Опускаются руки. Больше не буду пытаться, извини, Ира…»

— Знаю, что ты меня не оставишь… Сашенька…

Нет в словах её злости, только любовь. Саша сжался в комок, ожидая боли страшной, небывалой, и плотно взялся руками Эго за сплетение бледных нитей. Боли не стало. Александр Волков почувствовал: жарко, лоб мокрый, что-то давит на лицо, жёстко лежать, левая рука болит и шея. И что-то не даёт дышать. Он открыл глаза и тут же зажмурился — слишком ярко. И дышать какая-то штука мешает. Нужно убрать. Он попросил: «Иришка, убери это!» — но вышло мычание. «Правая рука свободна», — заметил Саша и потянулся к лицу — содрать то, что мешает дышать и говорить. В уши ударил дребезжащий грохот, как будто пустую жестянку с размаху швырнули на каменный пол. Шорох справа, женский голос шепчет:

— Ой… Иван Арнольдович, что это…

Шаги торопливые каблучками по плитам. Волков попробовал приоткрыть глаза. Белая тень мелькнула, скрипнула дверь, каблучки дробно, гулко застучали в отдалении, и опять женский голос, но уже далеко, крикнул:

— Иван Арнольдович! Иван Арно…

— Ты, — глухо прозвучал Ирочкин голос, и — кап! — что-то на щёку.

— Са-шеч-ка, — по слогам, шёпотом. И снова капля на щёку, и ещё…

— Не плачь, Иришка, — дивясь собственному хриплому голосу, сказал жене Волков. — Всё хорошо. Конечно, я тебя не оставлю.