И все же он обиделся, услышав правду, ведь формально он стал хозяином Торби, купив его на аукционе. Чепуха! Мальчик никогда не был его рабом, он был старику сыном… папа никогда не вел себя с ним как хозяин, даже если порой приходилось всыпать ему по заднице. Папа… был просто папой.

Теперь юноша понял, что единственное, что Баслим и впрямь ненавидел, было рабство.

Торби не знал, откуда у него взялась такая убежденность, но… он был уверен. Он не мог припомнить ни одного случая, когда Баслим впрямую говорил бы о рабстве; Торби помнил одно: папа постоянно повторял, что человек всегда должен быть свободен в своих мыслях.

– Эй!

К нему обращался суперкарго.

– Да, сэр?

– Ты двигаешь контейнер или пытаешься заснуть на нем?

Через трое местных суток, когда Торби и Фриц приняли душ и собрались выйти прогуляться, в ванную комнату заглянул боцман и, указав на Торби, произнес:

– От капитана наилучшие пожелания и просьба клерку Торби Баслиму-Краузе зайти к нему.

– Есть, боцман! – отозвался Торби и чертыхнулся про себя. Торопливо оделся, заглянул в свой кубрик и, предупредив Фрица, быстрым шагом отправился к капитану, надеясь, что боцман доложит тому, что Торби был в душе.

Дверь была открыта. Торби начал было докладывать по всей форме, но капитан поднял глаза и сказал:

– Здравствуй, сынок. Входи.

Торби переключился со служебного на семейное обращение:

– Да, отец.

– Собираюсь пойти прогуляться. Может быть, составишь мне компанию?

– Сэр? То есть, я хотел сказать, отец… было бы здорово!

– Прекрасно. Я вижу, ты уже готов. Пойдем. – Он выдвинул ящик стола и протянул Торби несколько изогнутых кусков проволоки. – Это тебе на карманные расходы; можешь купить себе какой-нибудь сувенир.

Торби посмотрел на проволоку:

– Сколько стоят эти штуки, отец?

– Вне Лозиана – ничего. Поэтому оставшиеся ты мне потом вернешь, и я обменяю их на валюту. Лозиане рассчитываются с нами торием и другими товарами.