Лозиан относится к числу «безопасных» планет. Здесь жили цивилизованные негуманоиды, и, поскольку порт не подвергался набегам, в охране посадочных площадок не было необходимости. Мужчины могли спокойно покидать корабль, и даже женщинам это не возбранялось. (Некоторые из женщин, живших на борту, не покидают корабль никогда – за исключением встреч Народа – с того времени, как попали на «Сису» в результате обмена девушек.)

Для Торби Лозиан был первой «чужой» планетой, ведь единственной планетой, которую он ясно помнил, был Джаббал. Поэтому юноша с нетерпением дожидался возможности осмотреть новые для него места. Но на первом месте была работа. После того как юноша был утвержден в звании стрелка, его перевели из гидропонистов на младшую должность в штате суперкарго. Статус Торби значительно повысился: торговля считалась более важным делом, чем ведение хозяйства. Теоретически в его обязанности входило осматривать грузы, но на практике этим занимался старший клерк, а Торби вместе со своими сверстниками из других отделов надрывался, перетаскивая контейнеры. Обработка грузопотока относилась к работам, к которым привлекались все свободные рабочие руки. Портовые грузчики никогда не допускались на «Сису», даже если из-за этого приходилось оплачивать их простой.

На Лозиане не существовало таможенных пошлин, так что покупатель получал уложенные в контейнеры мешки с листьями верги прямо у люка корабля. Несмотря на вентиляцию, в трюме стоял их пряный дурманящий аромат, напомнивший Торби о том, как месяцы назад в нескольких световых годах отсюда он, скрюченный в три погибели беглец, боявшийся укорочения, прятался в норе, устроенной в одном из контейнеров, а незнакомый друг тайком спасал его от полиции Саргона. Сейчас это казалось просто невероятным. «Сису» стал для юноши родным домом, и он даже мыслил на языке семьи.

С внезапным ощущением вины Торби подумал, что в последнее время он слишком редко вспоминает о папе. Неужели он его забыл? Нет, нет! Он ничего не мог забыть… ни папиного голоса, ни его отрешенного взгляда, когда тот начинал сердиться, ни его неуклюжих движений в зябкие рассветные часы, ни его непоколебимого спокойствия при любых обстоятельствах – да, ведь все эти годы он никогда не сердился на мальчика… нет, все же один раз Торби вывел его из себя.

«Я тебе не хозяин!»

Тогда папа разгневался. Это испугало Торби: он ничего не понял.

И лишь теперь, когда миновали месяцы и за кормой остались световые годы, Торби внезапно понял все. Рассердить отца могла только одна вещь: старик был до глубины души оскорблен напоминанием о том, что он, Калека Баслим, рабовладелец. Папа, который утверждал, что умного человека ничто не может оскорбить, потому что правда – не оскорбление, а на ложь не стоит обращать внимания.