Глава 2

Глава 2

Он слонялся. Ноги были вялые, не свои. Лист ниу с нарисованной схемой Индии и белым человечком стоял на лежанке в его доме. Он заходил в дом, бесцельно рассматривал рисунок, уходил. С ним здоровались приветливо, будто со своим. После того утра – с носорогом и «Николаем Алексеевичем» – он понял, что к нему, как к носорогу, прикреплены наставники. Рехнуться не дадут, имеют они такую власть. Открыли было его мозг, включили понимание и отсекли, чтобы не рехнулся. Теперь он был покорный и пристыженный.

Все чувства были притуплены, кроме стыда. Копнули поглубже – и выскочил мерзавец.

Но вместе с тем безысходность кончилась. Покорность не требует перспективы: день прошел – и слава богу. Исподволь он копил впечатления, бессознательно, как белка собирает орехи на зиму. Не торопился, не рвался, даже не скучал. Почему-то важнее всех проблем был вопрос Дхармы о Головастых, но и об этом Колька размышлял вяло и равнодушно. Слонялся, смотрел, запоминал. Не выходил за пределы лагеря, случай с носорогом заставил понять, что в лесу он так же беспомощен, как любой из здешних был бы беспомощен на улице Горького в часы пик.

Лагерь на раджане именовался постом. «Шестой пост от Раганги» – по-русски его следовало называть пограничной заставой. Три десятка Охотников, Кузнец, Строитель домов, четверо Врачей. Сколько при них собак, гепардов и боевых обезьян – неизвестно. Животные прибегали, уходили в лес, непрерывно вились под ногами, исчезали куда-то метать детенышей, устраивали шумные пиршества, когда из-за Границы забредал олень. Они строго отличали животных Равновесия от приблудных. Лошади паслись в болотистом урочище, как в загоне. Забором служили черные, светлоногие буйволы – ленивые громадины с отвратительным характером, до рогов облепленные красной лёссовой грязью. А над мирком шестого поста в кронах деревьев летали обезьяны. Угрюмые боевые – в зеленой перевязи, с бочкообразной грудью и руками-бревнами. Тонкие, вытянутые умницы, с лукавыми мордами – услужающие. Наглые длиннохвостые бездельницы, размером от крупной белки до пятилетнего ребенка – крикуны, пристающие к хищникам, как радиоактивные метки… А центром поста была гония, поющее дерево. Три-четыре, а то и все восемь Охотников, по числу «ушей гонии», постоянно восседали вокруг синего ствола и пели на языке Памяти. Они передавали сведения о всех событиях: о смене муравьиных троп, о молодом поколении стрижей, учившихся летать над просеками, о том, что собаки ночью завывали и не хотели униматься, несмотря на строгие приказы. Лани, собака Джаванара, принесла в зубах толстую соню с недоразвитой левой задней лапой; это сообщение удивило Кольку своей нелепостью – толстая соня! – и указано было в сообщении, что собака старшего Охотника выращена в питомнике Трех каменных столбов… Причем Певец у гонии считался как бы вне общих правил – выходы на дежурство его не касались.