Он был пуст. Ничего не знал.

– Пустышечка, – пробормотал Колька.

Бахуш совершенно не походил на прежний. Темные комочки с мягким тминным запахом.

– Ты управляешь моим мозгом, – неуверенно сказал он. – И ты заставляешь меня видеть сны. Зачем?

Дхарма подумала. Вздохнула.

– В видениях ты лишаешься разума, Адвеста. Безумство в видениях сохраняет разум наяву.

– Ах ты, предохранительный клапан… Скажи, Мин, – (она улыбнулась), – скажи, почему я… почему я раздваиваюсь? Ты поняла меня?

Она подняла брови – с выражением тягостного недоумения.

– Это походит, – объяснялся Колька, – на два сознания в моем черепе. Впервые это ощутилось, когда Брахак рисовал мне Равновесие.

Недоумение сменилось страхом – с широко раскрытыми, посветлевшими глазами Дхарма спросила:

– Ты впервые ощутил раздвоение?

Он кивнул. Она пробормотала: «Во имя Равновесия…» – и исчезла. Колька уже привык, что в сильном возбуждении Дхарма не ходит и не бегает, а прыгает, как белка. Через пять минут она привела Лахи.

Гигант хмурился. Прогудел «прохладного полудня», жестом велел Кольке лечь на стол и вдвоем с Дхармой проделал полные анализы, не жалея нардиков. Перед последним анализам – спермы – кивнул девушке на выход. Хотя с Охотниками так не церемонились. Колька это видел сам. Но если честно, ему было наплевать на церемонии, и опять, как в предыдущие дни, стало наплевать вообще на все. Лишь его отвращение к нардикам как было, так и осталось – гнусные твари! Угрюмо он слез со стола, отвернулся, но любопытство пересилило. Пошел с Врачами смотреть, как растут кормленые нардики.

Длинный ряд корзинок стоял на лежанке. Уже в середине ряда Лахи перестал хмуриться и начал пошучивать. Наконец разогнулся и объявил:

– Здоровье твое вне опасности, пришелец! Здесь, – он постучал по груди, – здесь нечто не совсем обычное. Дым ваших кузниц очень силен, остается в дыхательных пузырях… Э, Лахи прозорлив!

Как ему объяснить с куревом? Лучше не пробовать.

– А ты, Врач Дхарма! Почему ты прыгаешь и кричишь, как оранжево-голубая морда? Пришелец твой здоров… – Дальше Лахи понес такую цветистую околесицу, что понять его было невозможно, а Дхарма покраснела и ответила, что он, мол, сам голубая морда по своей болтливости, неприличной ученому.

Голубые морды в оранжевых баках были у длинноруких услужающих обезьян, действительно редкостных болтунов. Колька тоскливо спросил:

– Как насчет раздвоения? Почему я раздваиваюсь?

Лахи чесался и хихикал, изображая обезьяну, – оторопел, замер с рукой под мышкой.