Сейчас рядом были и конец, и начало, одно проглядывало сквозь другое, как сложенные вместе два листа пластика. Как плотно сжатое время. Всё та же победа, всё так же его победа, но теперь к ней примешивался странный привкус — как к молоку, которое вот-вот прокиснет.

Признай это как мужчина. Скажи, что ты не справился. Но нет. Это была не его ошибка.

Весёлые девушки поднялись стайкой, смеясь, касаясь рук и, целуясь в щеки. Потом разбежались. Глядя им вслед с желанием и безнадёжно, Филип увидел входящего Карала. Этот старый астер мог бы быть водителем меха, техником или сварщиком. Седые редкие волосы коротко пострижены. Плечи, лицо и руки покрыты шрамами, следами прожитых лет. Он постоял с минуту, осматриваясь, явно не задумываясь, что ищет, а потом заковылял к столу Филипа и уселся напротив, как будто явился на встречу.

— Привет, — сказал старик, преодолевая неловкость.

— Это он тебя прислал? — спросил Филип.

— Да никто меня не посылал, абер я смекнул, что вот надо пойти.

Филип поковырял лапшу. Миска не опустела и наполовину, но аппетит уже прошёл. Как будто медленно подступающий изнутри гнев заполнил место, предназначавшееся для еды.

— Напрасно. Я твёрд как камень. Ещё вдвое крепче.

Это прозвучало как хвастовство. Как обвинение. Филип сам не знал, что хотел сказать, но только не это. Он бросил вилку на кучку лапши и соуса и отодвинул миску на край стола, чтобы забрала обслуга. Но пиво оставил.

— Да я ж ничего такого, — сказал Карал. — Но и я когда-то был в твоём возрасте. Давно, но я не забыл. У нас с отцом так бывало. Случалось, он обдолбается, а я напьюсь, и мы целыми днями орали друг на друга, спорили, кто тупее. Иногда даже дрались. Я как-то раз и нож вытащил, да. — Карал усмехнулся. — Ну, он мне отплатил в другой раз. Но вы с твоим — это ж совсем другое.

— Тебе виднее, — сказал Филип.

— Твой отец? Ну, он не просто твой отец. Он — Марко Инарос, лидер Вольного флота. Большой человек. Так много лежит на его плечах. Столько мыслей, забот и планов. Не то, что я или ты, или все остальные, нам с этим не справиться.

— Да дело не в этом, — сказал Филип.

— Не в этом? Бист бьен. А в чём? — спросил Карал, и голос звучал тепло и мягко, успокаивающе.

Гнев, который чувствовал Филип, казался непостоянным, неустойчивым, как корка на гноящейся ране. Первая и справедливая ярость теперь стала менее достоверной, внутри неё словно появилось нечто иное, гораздо худшее. Он до боли сжимал кулаки, но больше не мог сдержаться. Гнев — даже не гнев, раздражение — ускользал, его место заполняло необъятное чувство вины, такое огромное и болезненное, что невозможно сосредоточиться.