— Да разве в этом смысл нашей жизни? — светло вздохнул преображённый Сидху. — Мало уличить вора и наказать его! За него ещё надо очень крепко молиться, пока он сам не научился! Иначе он никогда не исправится. Как и неверные мужья и жёны. Они должны не наказываться, а молиться друг о друге. И тогда в семье снова восстановится любовь и согласие. Милосердие нужно миру, а не обличение! В этом-то и есть мой грех! Я вмешивался в судьбы, не проявляя к людям любовь!

Оставайтесь с миром, госпожа Ананда! Благодарю вас, что терпели меня, такого… И да пребудет с вами свет! — сказал он и, поклонившись, быстро вышел.

Ананда только рот открыла от удивления. И лишь потом сообразила послать ему вдогонку Рохана — подать милостыню на дорогу и пожертвовать на далёкий ашрам — для выздоровления Индиры.

Супруг Мадхуп, когда она рассказала ему об этом происшествии, молитвенно сложил руки.

— Я всегда знал, Ананда, что наша дочь — ангел, руководимый богиней Шакти. И я благодарен богу Шиве за такую дочь. Могу ли я роптать на то, что мне трудно? Нет. Я должен радоваться всему, что дарует мне Шива. Как это делает Индира. Я ни разу не видел, чтобы она жаловалась. И ты, Ананда, перестань плакать. Мы, как и Сидху, должны научиться молиться за всех, отвечать добром на зло, а не требовать себе лучшей доли.

— Да, дорогой Мадхуп, — кивнула Ананда, украдкой вытирая слёзы, — я постараюсь исправиться.

11. Тинджол и нирвана

Сегодня Тинджол решил не идти на обед.

Достаточно того, что вчера он съел горсть риса — дре, и немного овощей — тсхе. Лишняя кхала — пища, отяжеляет ум и отвлекает от высоких мыслей. Особенно если это часуйма — тибетский чай, с маслом яка и солью, в который, бывает, добавляют даже и ома — молоко. Но настоятель нечасто балует часуймой послушников — чтобы не отвлекать их мысли на суетное. Обычно это бывает просто йа — обыкновенный чай. Но и его Тинджол не пьёт, предпочитая холодную воду. Он не хотел создавать у себя привычки к чему-либо хорошему.

Он уже давно минул ту фазу сознания, когда оно привязано к Земле и её радостям.

Долгие годы Тинджол в своих медитациях видел разные уголки планеты. И, в первую очередь — военные конфликты, стихийные бедствия, в которых гибли люди. Это было тяжело. Его Душа жалела этих несчастных. Особенно детей. Потом он научился заслонять их собой или вовремя уводить в сторону. Иногда ему удавалось спасти кого-то и это его радовало. Потом он понял, что такие моменты отнимают у него слишком много сил — порой он, возвращаясь в себя, был на грани умирания. И вскоре понял — чтобы не погибнуть самому, ему надо очень много молиться Свету и Духу Планеты, управляющему судьбами. И как можно меньше тешить свою плоть — сном, пищей, тёплой одеждой, приятной беседой. Хувараки — послушники дацана, стали поговаривать, что Тинджол малость тронулся — не спит, не ест, ходит в отрепьях, отказываясь от нового кашаи, и подолгу не вступает в разговоры. А его лицо, казалось, навечно, застыло в маске печали. Даже слёзы сами собой текли из его покрасневших распухших, как у кролика, глаз. Но здесь было не принято поучать других. На это имел право только настоятель монастыря — ширээтэ Цэрин. Но он и сам нередко вёл себя подобным образом, приводя себя в порядок только перед приездом важных гостей. О которых всегда знал заранее, хотя никакой связи с внешним миром в дацане не было. Послушники — хувараки, знали — если Цэрин выходит из своей кельи в шёлковых одеждах, крепких кожаных сандалиях, с красивыми чётками в руках и заказывает к обеду особые сытные блюда, это значит — к обители подъезжают важные гости. И так всегда и случалось. Поэтому на вид Тинджола, частенько портящий внешнее благолепие совместных молитвенных бдений, никто по-настоящему не обращал внимание. Значит — так надо. У каждого монаха было много других тем для раздумий. С собой бы разобраться, куда уж о других раздумывать.