– Прости, – повторил Салих, склоняя голову.

– Она пережила что-то страшное, – сказал виллин, все еще поглядывая на Алаху и покачивая головой. – Обрывки серых теней… смерть…

"А я валялся на мягкой травке и занимался всякой ерундой, – подумал Салих с ужасом. – И ведь знал, что там ей грозит смертельная опасность. Знал! Боги! Как бы я жил, если бы с ней что-нибудь случилось?"

И, устыдившись еще более жалких своих мыслей, ответил сам себе: "Никак бы ты не жил, Салих, потому что если бы по твоему недогляду что-нибудь случилось бы с Алахой, не стал бы ты жить… Незачем. Солнце не будет светить на тебя, дождь не прольется тебе под ноги, ветер пролетит мимо, не задев твоей щеки – никому ты не будешь нужен, а меньше всего – самому себе".

Но Алаха была жива и невредима. Только шаталась от усталости.

– Позволь, я провожу тебя, – сказал Салих, забирая у Алахи меч.

Она с трудом разжала пальцы и нехотя отдала оружие.

Наверное, нельзя вот так запросто отдавать свой меч, да еще завоеванный в неравном бою. Да еще кому!..

А кому? Кто он ей – этот Салих из Саккарема? Почему она так истово желала, чтобы в трудную минуту он оказался рядом?

Она покачала головой, отгоняя лишние мысли. Какая разница! Она отдала ему меч и пошатнулась – только теперь слабость одолела ее. Салих подхватил маленькую госпожу за плечи и увел в дом – к теплому очагу, где еще тлели угли, к пушистому одеялу, сшитому из шкур, на мягкое ложе, где не нужно опасаться ни недоброго человека, ни страшных снов.

***

Оборотень. Оборотень! Нехитрой – но какой страшной! – оказалась тайна "Белой Смерти"… В стародавние времена жил в самых недоступных местах Самоцветных Гор – тогда никто еще не поименовывал их так – малочисленный, сторонящийся других народ. Сами себя они назвали Ведающими Мед, избегая произносить вслух древнее, скрытое от всех имя. Тогда оборотничество не было ни тайной, ни проклятием…

Времена ли менялись, звезды ли на небе сдвинулись – только наступили годы, когда начал этот народ уходить, отступать, словно бы уступая дорогу другим. Все реже рождались дети, все меньше появлялось на свет тех, кто умел менять облик. Ныне только двое доживали свой век в горах, прячась от любопытного людского взора: Атосса и дядюшка Химьяр.

К ней-то, к Атоссе, и вернулась Алаха, все еще с раздувающимися ноздрями, потревоженными запахом крови убитого. Слепая жрица встретила ее коротким смешком:

– Многое ли увидела, дитя мое?

– Достаточно, госпожа, – глухо отозвалась Алаха.

– Но это ответ не на тот вопрос, ради которого ты пришла в храм, – полуутвердительно-полувопросительно молвила Атосса.