В пять часов из офисов на улицы выплеснулся новый серовато-голубой поток габардина и шерсти. Его участники передвигались короткими перебежками, то и дело попадая в заторы, состоящие из клерков и машинисток. В пять пятнадцать улицы Манхэттена походили скорее уже не на реку, а на горящую саванну или на коридоры объятого пламенем театра.

Вместе с этой безумной, ревущей, словно Ниагара, толпой, спешившей на отправлявшийся в пять двадцать поезд, шедший в Хартсдейл, Хардести попал в здание Центрального вокзала. Он находился на самом краю людского потока, и это позволило ему вырваться из его цепких объятий и, взобравшись на балкон, схватиться обеими руками за мраморную балюстраду. Он решил дождаться того момента, когда людской поток окончательно спадет.

Примерно через час вокзал почти опустел. Внизу появились достаточно широкие пятна кремовой мраморной плитки, едва ли не целое столетие полировавшейся подошвами прохожих, не имевших обыкновения смотреть вверх и потому не обращавших внимания на цилиндрические своды зала. Хардести заставил себя посмотреть наверх и опешил.

На потемневших от времени сводах горели звезды, хотя совсем недавно все полагали, что они погасли навсегда.

– Вы только посмотрите! – обратился Хардести к молодой женщине в халате зубного врача. – Звезды снова загорелись!

– Какие звезды? – недовольно фыркнула она, вглядываясь в глубь туннеля.

– Эти самые, – вздохнул Хардести, не отрывая глаз от зеленоватых сводов.

И тут он заметил, что в центральной части свода что-то шевельнулось. Он присмотрелся получше и увидел, что небольшой фрагмент звездного неба исчез и на его месте открылся темный квадрат. Хардести затаил дыхание. В следующее мгновение он увидел в этом квадрате лицо человека, наблюдавшего за маршем многомиллионной армии пассажиров.

Ветеранам Челси

Ветеранам Челси

Под старость мгновения ясного сознания становятся похожи на влажные зеленые островки оазисов в песчаном море пустыни. Вспышки радости или гнева открывают человеку, что, если он и поднаторел в объяснении следствий, причины по-прежнему остаются ему неизвестны. Гарри Пенн отдавал себе в этом отчет. Он никогда не забывал о приближении нового тысячелетия и хотел, чтобы мост Джексона Мида взмывал как можно выше и дальше в небо, пронзая скальпелем облачную стену. Для этого на Земле должны были сложиться невероятно благоприятные условия. Ни один человек и ни одна организация не смогли бы произвести всех необходимых расчетов, проверок, распутать все узлы или создать достаточно сносные условия работы. Гарри Пенну казалось, что он до сих пор не выполнил своего жизненного предназначения, и это наполняло его сердце грустью. Он прожил долгую жизнь, но так и не нашел того, что искал. Он жаждал чуда. Ему хотелось, чтобы косная неорганическая природа вопреки всем существующим законам времени и пространства ожила хотя бы на миг, взметнув из своих недр огромные белые султаны, похожие на плюмажи, которыми украшают коней во время торжественных выездов, предвещающих, как говорил ему отец, наступление золотого века.