Отработанным быстрым толчком бедняжку Кэрт послали на смерть. Двери лязгнули, и через две секунды игра огней объявила о поглощении. Гул в ушах Элистэ перешел в рев, в завывание бури, затем мгновенно стих, и больше она его не слышала.

Девушка в лохмотьях, с грязными, некогда белокурыми локонами, потеряла сознание и грохнулась на гранитные плиты. Толпа не обратила на это внимания – такое случалось каждый день: упала от переживаний, от болезни, а то и от голода. Конечно, по Акту об Осуждении любое сочувствие врагам народа, выраженное публично либо в частном порядке, надлежало рассматривать как проявление контрреволюционности, то есть измену, однако никому и в голову не пришло истолковать голодный обморок несчастной женщины в этом смысле. Нашлись сочувствующие, которые подняли ее, вынесли из толпы и уложили на скамейку на краю площади Равенства. Там она и очнулась через минуту-другую, преисполненная горя и ужаса и мечтая вновь погрузиться в благодатное беспамятство. Но на сей раз сознание не собиралось ее покидать.

Поднявшись со скамейки, Элистэ поплелась куда глаза глядят. Впрочем, это не имело значения – идти ей все равно было некуда. Она бродила без цели, словно слепая. Порой, притомившись, садилась отдохнуть, расслаблялась и приказывала себе забыться. Когда холод выводил ее из забвения, она вставала и плелась дальше. Так она проблуждала несколько часов, присаживаясь все чаще и задерживаясь все дольше. До улицы Дамского Башмачка Элистэ добрела уже в полубессознательном состоянии. Она опустилась на каменный край большого желоба – в нем скапливалась вода из-под водоколонки – и тупо застыла. Долго сидела она там словно мертвая, упершись в мостовую остекленевшим взглядом, и на нее стали обращать внимание. Двое слуг из соседней харчевни попытались к ней подкатиться, но она не ответила на их дружеские заигрывания. Несколько домохозяек, возвращавшихся с рынка с полными корзинками, остановились осведомиться: не больна ли она или, может, заблудилась? Элистэ словно не слышала их. И тогда ее оставили в покое, решив, что она из городских дурочек.

Элистэ не представляла, сколько времени она так просидела, пока какой-то доброхот, сжалившись над несчастной сумасшедшей, не бросил ей в подол медный бикен. Монетка мелькнула у самых ее глаз, Элистэ бессмысленно на нее поглядела. И в тот же миг рядом возникла тень. Она устало подняла глаза и увидела, что перед ней стоит троица невероятно грязных и ободранных попрошаек, ясное дело, из Нищего братства.

– Тебя предупредили, – произнес один.