Кача вела меня в дальний край парка, которого я совершенно не знала. Мы пробежали мимо пруда, мимо цветника, обогнули заколоченный одноэтажный домик, которого я здесь раньше как-то не видала, поочередно перескочили канаву – и оказались на откосе, которому здесь быть уж вовсе не полагалось. Это был песчаный, усыпанный хвоей откос, из которого торчали мертвые корни наполовину вывороченных пней. Вонзая в песок каблуки, хватаясь за корни, Кача полезла вверх. Я с разгона пробежала следом несколько шагов – и съехала. Вот тут ей на шпильках было легче, куда легче, чем мне в кроссовках.

Ее волосы за несколько минут бега потемнели, вытянулись и длинными тонкими змеями метались в воздухе. Побурел и модный костюм неопределенно-изысканного цвета. По нему как будто острыми граблями прошлись – располосованный подол плескался темной бахромой.

Я не успела уследить за всеми этими превращениями – Кача исчезла.

Но упускать ее я не могла. Я наконец-то напала на след магического желудя – и должна была получить его.

Оставалось одно – зигзаг. Я и побежала не вверх, а поперек откоса в правую сторону, очень постепенно забирая все круче и круче, потом влево, потом опять вправо. Откос внезапно вырос, он стал до того высок, что я не видела неба. Да и было ли летнее небо за плотными кронами высоченных сосен? Что вообще было за кронами, за откосом, за стеной коричневых ровных стволов? Очевидно, там имелся какой-то проход, куда нырнула Кача. Ладно, где пройдет она на дурацких каблуках – там пройду и я!

Подобрав здоровую и длинную корягу, ухватив ее за тонкий конец, чтобы толстым и тяжелым при нужде замахнуться, я пробежала вдоль забора из сосновых стволов – и это были мертвые сосны, без запаха, без игры солнца на отстающих полупрозрачных пластинах коры. Я протиснулась меж ними – и оказалась на краю пропасти.

Пропасть была затянула серым туманом. Он не доходил до края на метр-полтора. В ширину она была метров трех. На другой стороне стояла Кача – с длинными косами, в кожаной рубахе, распахнутой на груди. Спереди она еле прикрывала живот, сзади спускалась ниже колен. Кача торопливо нахлобучивала на голову мохнатую шапку с нашитыми по бокам большими торчащими ушами.

Среди костяных и янтарных фигурок на груди прорезался металлический блеск. Он, желудь!

Моя связь с двенадцатым годом была очень непостоянной. Возникали неожиданные провалы, потом опять перед глазами высвечивались лица и выяснялось, что мои ненаглядные герои много чего успели натворить. Я не знала, за какие добрые дела Авы наградили Качу желудем, не знала, что сулила ей эта награда. Но был в ней какой-то древний смысл… что-то, давно знакомое, неведомо когда пережитое…