– Я сама справлюсь! Да снимай же! – закричала я, барахтаясь под увесистой тушей и добираясь пальцами до мохнатого горла. Это все-таки был не зверь! Зверь бы располосовал меня мгновенно. Я сквозь одежду чувствовала изогнутые когти – но на том колдовство Качи и кончалось, она могла лишь образ когтей наворожить, но не боевое медвежье оружие!

Но для человека, который не знал этого, когти и зубы могли стать не менее опасны, чем настоящие. Он сам, силой своего перепуганного, да еще подстегнутого Качей воображения, нанес бы себе смертельные раны там, где к коже прикоснулись когти и клыки.

Мне доводилось запускать руки в живую, теплую и плотную медвежью шубу, я знала, что кожи коснусь лишь кончиками пальцев, и попадать в лапы к молодому, добродушному, игривому мишке мне тоже доводилось – веселенькое это вышло объятие! Тут было другое – руки тонули в расползающейся шерсти, я уже не знала, где явь, где морок, правду говорят или врут мне пальцы.

Огромными задними лапами Кача взбила серую пыль – и, видно, уж очень медленно тянулось время в этой жуткой ямище, раз пыль повисла в воздухе, совершенно не желая оседать. Она запорошила глаза и сантиметровым слоем покрыла изнутри глотку. Это было нестерпимо.

Высвободив правую руку, я с короткого размаха ввинтила ее прямо в мокрую зловонную пасть.

Кулак наткнулся на незримую преграду.

Это было уже лучше.

Я услышала хрип.

И это было совсем хорошо.

Я оседлала это чудовище, я навалилась на медвежью шкуру, я сжала ее ногами сильнее, чем сжимала бока цирковой лошади, когда училась ездить по-жокейски, без седла и стремян. Под моими коленями шкура и фальшивая медвежья плоть словно протаяли – но произошло это не сразу, долго мне пришлось повозиться.

В яму спрыгнул Гунар.

– Пленка кончилась, – сказал он и придержал Качу, дав мне возможность встать.

Она лежала в своем женском обличье, а вокруг медленно оседал серый песок.

Я вынула кулак из ее рта и потерла его. Отпечатки крупных зубов не пропадали.

Левой рукой я сгребла связку амулетов, среди которых поблескивал желудь, и рванула ее. Кожаный шнурок треснул.

Все эти фигурки, смысла которых я не знала, были вроде ни к чему. Я высвободила желудь, а остальное зашвырнула подальше.

Что же все-таки означает эта штуковина?

И из чего она сделана? Листья гнутся, будто покрытая тонкой серебряной пленкой кожа. И нет в желуде металлического холодка…

Вдали раздался вой – затянул тонкий женский голос, подхватили другие, погуще. Кача с закрытыми глазами приподнялась, подхватила – но осеклась. Голос ее не слушался. И не потому, что я повредила ей горло.