Это было смуглое, глазастое, отчаянное, цыганское лицо.

Перед ним стоял совершенно ошалевший Ешка. Кивер на нем был не то что зверски набекрень, а вообще еле держался, доломан распахнут до двух нижних пуговиц, за пазухой виднелось что-то скомканное и белое.

– Лихорадка вавилонская!.. шепотом изумился цыганской наглости гусар. – Ты как это сюда забрался?!. Зачем?!.

Ешка встряхнулся, издав губами звук на манер конского фырчанья.

– Да что это с тобой поделалось? – не услышав обычной для цыгана прибаутки, забеспокоился гусар.

– Просил добра у Бога, да не так много! – загадочно отвечал Ешка и зашипел как бы в отчаянии: – Ой-й-й!..

Тут только Сергей Петрович опознал на нем свой мундир.

Это были его черный фетровый кивер, и даже с султанчиком из перьев, который Адель нашла в мешочке, его голубой ментик, отделанный, как полагается, серыми крымскими мерлушками, серебряным галуном и бахромой, его доломан, который был цыгану несколько широковат, и все же сидел неплохо. То есть, весь тот доспех, который действовал на дам и девиц, как валерьянка на кошек, до такой степени лишая рассудка, что физиономия под козырьком кивера особого значения уже не имела.

Но возмущаться не было времени.

– Уходить надо… – прошептал Ешка. – Ноги на плечи, живот подмышку…

Гусар с радостью подчинился.

Они молча понеслись, пригибаясь, за стенками подстриженных кустов, за вольно стоящими деревьями английского пейзажа, обогнули пруд, проскочили вдоль диких роз мимо грядок, где, казалось бы, совсем недавно взошли селедочьи головы, и тут их встретила внезапно слетевшая с ограды тень.

Это был Мач.

Гусар с цыганом шарахнулись было от парня, но он с шепотом «Я это, я…» удержал их от дальнейших шатаний по баронскому парку и показал, где и как лучше перелезать через ограду.

Там ждала Паризьена, вооруженная двумя пистолетами.

– Что случилось? – напустилась она на Ешку, еще не видя Сергея Петровича. – Почему так долго? Тебя видели? Заметили?

– Пошли отсюда… – проворчал цыган. – И забери ты у меня это…

Он сдернул с головы кивер и принялся неумелыми пальцами, не развязав предварительно ментишкетных шнуров, не скинув ментика, скидывать доломан.

Тут только Сергей Петрович узрел со стены, как именно был одет Ешка, и чуть от такой картины вниз не свалился. Когда тот по пояс торчал из кустов в парке, гусар не мог оценить всей прелести его вида. Сверху на цыгане были великолепные гусарские доспехи, но нижнюю часть его туловища прикрывали старые, широкие и ободранные штаны, заправленные в останки сапог.

А иначе и быть не могло – когда Бауман, второпях раздевая Сергея Петровича, чтобы безопасно провезти его в усадьбу, лишил его ментика, кивера и доломана, не мог же он снять с гусара еще и штаны! Сергей Петрович остался в своих чикчирах – а Ешке с Аделью, когда они затеяли маскарад, другие взять было неоткуда.