Когда мы спустились на нижнюю ступеньку, Равенна показала на тело, лежащее на площадке. Ее палец дрожал. Сначала я не мог понять почему. Но потом разглядел черную форму без знаков различия, длинные волосы, фигуру. Я оцепенело уставился на труп. Потом мы, спотыкаясь, подошли к нему и вместе встали рядом на колени. Глаза Телесты невидяще смотрели в осветительный люк, струйка крови сбегала по виску.

– Ничего она на этом не выиграла, – печально молвил я. – Их обоих следует винить за это, императора и Сархаддона. Телеста этого не заслужила.

– «Не все знамения добрые, Мауриз. Пока трудно сказать, чем это все обернется», – процитировала Равенна. – Вот что Телеста сказала в Рал Тамаре, когда мы ее встретили. Я с ней не согласилась, но ты прав.

Я неуклюже протянул руку и закрыл глаза Телесты, затем уголком глаза увидел движение. Какой-то гвардеец слабо шевелился, его рука была вывихнута. Я устремился к нему. Это был первый человек, которого мы увидели живым.

– Imperatore mei, – проговорил он с кашлем, едва не перешедшим в спазм. Что-то ударило солдата в грудь, вогнало доспехи прямо в тело. Равенна слегка покачала головой, беспомощность и досада были написаны на ее лице. Казалось, она опять вот-вот заплачет.

– Те по adiuvi. – Гвардеец смотрел на меня, но похоже, не видел отчетливо. – Quite?

Пока я медлил с ответом, он прерывисто вздохнул, его взгляд стекленел.

– Requiescete en Rantaso, – тихо сказал я, надеясь, что гвардеец успел услышать. Равенна вместо меня закрыла его глаза. А я уставился на солдата, чувствуя, что мои собственные глаза наполняются слезами. До этого не должно было дойти. Умирающий принял меня за моего брата на корабле мёртвых, корабле, направляющемся к забвению из-за вероломства Сферы. «Пелей», корабль сопровождения, вероятно, тоже исчезнет, и «Дикая кошка» тоже. Все ради какой-то извращенной цели Сархаддона. Сколько еще погибнут из-за них двоих?

– Imperatore, – повторила Равенна, глядя в пламя, которое медленно ползло вперед, сдерживаемое водой из охладителя, пропитавшей все вокруг. – Он сожалел, что не сумел помочь тебе.

Я едва расслышал ее слова втреске пламени и еще одном продолжительном реве с кормы. В коридоре, ведущем к машинному отделению, пламя полыхало сильнее, но спереди донесся слабый стон: кто-то плакал не от боли, а от отчаяния.

– На мостике есть кто-то живой, – сказал я.

– Я ничего не слышу.

– Я слышу, почти.

– Император был там. Что, если он все еще…

Оросий был жив. Вот почему я слышал этот стон: потому что это плакал мой брат. Но как? Как уцелел он там, где погибло столько других? Оросий этого не заслужил. Я закончу работу, начатую Сархаддоном.