Комод слушал всю эту чушь и не знал, что лучше — одиночество или причитания сокамерника. Он ждал прихода охранников, ждал суда, прикидывал возможность казни без суда, надеялся, что, может, ему принесут яд, пытался писать плохим пером на скверной бумаге письмо Фалкону с уверениями в преданности — словом, не находил себе места. А тут еще этот зануда, который хочет все время говорить, и только о себе и о своем сыне, которого он нисколько не винит, нет, не винит, ибо обстоятельный купец должен все предвидеть, все возможности, и быть значительно осторожнее — это же первый закон для деловых людей, первейшее дело!

Купец уснул, а когда проснулся и начал было причитать снова, Комод вдруг пересел к нему и сказал, делая круглые глаза:

— Шшш! Тихо.

В коридоре-тоннеле послышались шаги. Где-то отодвинули решетку. Раздались приглушенные крики. Потом опять открыли решетку, уже другую, ближе. Опять крики.

Купец Бош повертел головой, сел, глаза его наполнились ужасом. Комод поразмыслил, облился холодным потом, посмотрел вокруг, и поспешно задул свечу.

Опять шаги, опять лязг замков, опять крики — умоляющие, истеричные. Да тут же всех подряд просто убивают, подумал Комод. Батюшки, батюшки. Почему? Может, в городе что-то случилось? Вот, опять, совсем близко! Отодвигают решетку. Крик. Треньканье тетивы! Да, заключенных пристреливают. Всех подряд? Или нет?

— Эй! — раздался голос в коридоре. — С той стороны все?

— Да! — откликнулись сразу два голоса.

— А здесь проверил?

— Да, все нормально.

Комод и Бош затаили дыхание. Голоса раздавались совсем близко.

— Ну, что, идем? — сказали в коридоре.

— Да пошли, вроде все, — ответили ему.

Загремели сапоги по утрамбованной глине. Голоса и шаги удалялись. Удалялись. И пропали.

— Что это было? — шепотом спросил Бош.

— Не знаю, — сказал Комод. — Наша пещера за поворотом. Может, нас не заметили.

— Хорошо бы, если так.

Комод прислушался. Во втором нижнем уровне стояла абсолютная тишина. Даже крысы не шуршали и не бегали.

На всякий случай Комод подождал — так долго, как только смог, примерно четверть часа, после чего он нашарил огниво и зажег свечку. Сунув лицо меж прутьев решетки, он сказал сценическим шепотом:

— Эй! Хо! Есть кто-нибудь?