Этих-то повешенных лавочников и заметил Нан, проходя через рыночную площадь, а двумя часами раньше их заметил Киссур.

* * *

После света, толпы и криков Нан очутился в небольшой двуступенчатой комнате, в глубине сада. Комната, как и два года назад, была завешана красными циновками. В глубине комнаты по-прежнему сидела пожилая женщина, писаная красавица, и ловко плела циновку. Нан и Андарз совершили все подобающие поклоны, а толстый Шимана стал на колени и некоторое время целовал ей ноги.

– Что, Нан, – спросил тихо Андарз, начальник «парчовых курток», – вы по-прежнему опасаетесь быстрых перемен?

Нан отозвался:

– Ничто не бывает дурным или хорошим само по себе, но все – смотря по обстоятельствам. Все мысли чиновника должны быть о благе народа. Если в стране самовластие – он использует самовластие. Если в стране революция – он использует революцию.

Господин Нан испросил дозволения помыться: по истлевшему в тюрьме платью так и ползали вши. Шимана с радостью предоставил ему и ванну, и красный кафтан из сукна лучшей выделки, который обыкновенно носили «циновки»; но, когда Нан снова появился в гостиной, на нем, к некоторой досаде сектанта, был атласный кафтан цвета имбиря, украшенный по обшлагам двумя рядами жемчужных нитей, и даже расшитый, по подолу, вытканными иглой золотыми оленями, – одежда, которую министру прислали из дома.

Шимана снова поклонился Нану и хлопнул в ладоши: вооруженные люди внесли праздничную еду, поклонились и пропали. Между прочим на серебряном блюде внесли круглый пирог-коровай. Шимана разрезал пирог на три части и с поклоном положил Нану на тарелку кусочек пирога. Нан взял другую треть пирога и с поклоном положил ее на тарелку Андарзу, а Андарз, в свою очередь, поднес кусочек пирога хозяину. После этого гости приступили к трапезе.

– А что, – спросил Нан внезапно, – я видел, как на площади народ теребил этого негодяя Мнадеса, и потом встречал обрывки Мнадеса в разных местах. Как вы об этом полагаете?

– Я об этом полагаю, – отвечал с важностию Шимана, – что это дело божие.

Нан взглянул в глаза еретика и с удивлением обнаружил, что они совершенно безумны.

– Великий Вей, – сказал с тоской министр Андарз, – они разбили все вазы из собрания Мнадеса. Последние вазы ламасских мастеров! И знаете, кто это был? Только лавочники, ни одного нищего! Нищие завидут лавочникам, а не министрам! Все разбили, и кричали при этом: «Кто украдет хоть ложку, будет повешен!»

Шимана не удержался и сказал:

– Это автор памфлета о «Ста вазах» растравил им душу. Если бы не этот памфлет, о вазах бы не вспомнили.