Описывая безвыходность (безвыходность в самом прямом смысле слова) своего положения, Седрик начал одеваться. А вот странное дело, почему натягивать, скажем, трусы на глазах у девушки ну вроде как стыднее, чем просто быть голым? За спиралатором наблюдали три камеры. Как только Седрик пытался подойти к бегущей вдоль пола дорожке, на них начинали мигать лампочки. Камеры наглухо упрятаны в бронированные кожухи. Инструментов тут нет никаких, ни самой вшивой отвертки.

— Ну это мы еще посмотрим, — хищно усмехнулась Элия. — Я поговорю с твоей бабушкой. Или с О'Брайеном. Или еще с кем. Я скоро вернусь, а если нет, то позвоню.

— Вряд ли. Сам я отсюда звонить не могу, а насчет позвонить мне снаружи — не знаю, но очень сомневаюсь.

— Я скажу им, что никуда не пойду без… — Элия осеклась. — Милый, ведь ты же хочешь уйти со мной, правда?

Она еще сомневается. Седрик, успевший к этому времени придать себе мало-мальски благопристойный вид, крепко обнял Элию.

— Конечно же, хочу. Я пойду за тобой куда угодно. Ты только выбери мир — любой мир.

Прощание несколько затяну лось. Седрик настаивал, чтобы Элия — при крайней необходимости — уходила на Тибр без него, а он уж постарается пробиться туда своими силами. Элия непреклонно стояла на том, что никуда она без него не пойдет. Они чуть не вернулись в постель, чтобы обсудить альтернативу спокойно и не торопясь, однако вспомнили о другом важном вопросе — выпустит Система Элию или нет. Выпустила — Седрик с тоской смотрел, как невероятная, словно из сказки — или из сна — пришедшая принцесса исчезала в колодце спиралатора. Никто, наверное, не думал, что она его найдет, больше ее сюда не пустят. И он, и она это знали. Оставалось только вздохнуть и заняться прозой жизни. Подойдя к закусочному автомату, Седрик заказал апельсиновый сок и ореховые батончики. Не успел он дожевать последний батончик, как задребезжал коммуникатор; пришлось идти в поскучневшую с уходом Элии комнату и выяснять, кто же это там названивает.

Голографический Барни Багшо стягивал с себя красную форму институтского охранника. Вид у него был несколько ошалелый, скорее всего — от недосыпа.

— Я это, Шпрот, просто так, проверяю. Тебе как там, чего-нибудь не хватает?

— Свободы. Внятных объяснений. А еще хотелось бы, чтобы хоть один раз, для разнообразия, со мной обращались не как с куклой, а как с живым человеком, у которого есть чувства и желания.

— Да кто же этого не хочет, сынок, кто же этого не хочет.

— Сколько я тут буду торчать?

Лицо у Багшо осунулось, пошло какими-то пятнами, однако в бритве оно не нуждалось. Вот что значит старая закалка! Немец скинул наконец брюки и извлек откуда-то пурпурную, огромную, как парус, пижаму.