Домелла подняла глаза, откинула движением головы мокрую прядь волос. В зеленоватом свете она разглядела Аххага. Он держал за руку сына. Мальчик стоял с закрытыми глазами, понурившись; он, кажется, упал бы, если бы не рука царя.

Домелла инстинктивно протянула руки — и какая-то сила швырнула ее назад, в мокрую стену.

Домелла закричала — и внезапно увидела, что нет ни Аххага, ни ее сына — это все те же серые капюшоны, все те же безжизненные лица.

Крепкие руки приподняли Домеллу. Чаша с густым напитком оказалась возле губ. Ее заставили сделать несколько глотков.

Через мгновение она смогла подняться на ноги. Капюшоны разомкнули цепи и повели Домеллу к центру зала.

Теперь это был не зал — Домелла с удивлением увидела голубое небо и снежные пики гор, изумрудные долины и рощи, прорезанные серебряными нитями рек.

— Час перевоплощений, — прошептал кто-то над самым ухом.

Жрецы раздевали ее. Руки скользили по самым сокровенным местам, и снова ей послышался голос Аххага:

— Ты по-прежнему прекрасна, дитя заката… Мы так и не узнаем, кто ты, откуда пришла…

Потом сияние стало ярче и резче. Она увидела знакомых людей — они изменились, но были по-прежнему добры и верны ей. Даггар, ради нее потерявший имя. Крисс, ученый безумец. Ашуаг, служака и добряк. Красавец Ассим — он был влюблен в нее, и готов был исполнить любое ее желание. Старик-нуанниец — он-то здесь зачем?.. И, наконец, по-волчьи заросший до самых глаз бывший раб и воитель Эдарк. И снова ей показалось, что она видит маленького Аххага. Вот он, малыш — прижался головкой к самому низу ее живота. Он иногда так играл, подсмотрев забавы взрослых: обнимал ее за бедра, целовал в них и кричал: «Ты сладкая, мама!»

Вокруг шли капюшоны, треща трещотками и тонкими голосами выводя неземной красоты мелодию. А рядом, у ног узников, открывалась бездна.

Сначала это был алтарь, круглый и плоский, с огнем в самом центре. Потом камень пришел в движение; углубление стало кружиться и опускаться, голубой огонь вытягивался в струну, камень казался мягким, податливым и упругим; вот с чавканьем открылось отверстие. Домелла не отрывала от него глаз, следила, как оно растет, пожирая, всасывая в себя камень алтаря, и внезапно поняла, что это мокрый алчущий рот. Рот некоего божества, пожирающего пространство и время, неотвратимый, неостановимый. Когда камни пола тронулись под ее босыми ступнями, Домелла не удивилась. Она уже готова была шагнуть внутрь кроваво-алого чудовищного рта, но что-то задерживало ее снаружи. А! — поняла она, — Жрецы еще не допели песню. Она прислушалась и внезапно стала различать и понимать слова, хотя была уверена, что это слова чужого, незнакомого ей языка. Она не могла бы перевести эти слова буквально, но смысл их был ей понятен. Чтобы перевоплотиться — нужно покончить с прежней плотью. Чтобы жить — нужно умереть. Аххага больше не будет. Все прежнее останется здесь, снаружи, в человеческом мире — войны, империя, слезы и кровь. Она, очищенная от скверны этого мира, переходит в текучее состояние, где время и пространство — единое целое, где звук и свет — одно и то же, и непроизнесенное слово важнее, чем законченное дело.