Именно Рейнулф вернулся к месту бойни на лесной дороге, переждав, пока не уйдет на юг отряд этой суки, а что последовало за этим… Вестреду не хотелось даже и вспоминать…

По меньшей мере с полдюжины раз на них нападали разгневанные крестьяне, домочадцы мелких еще не зарубленных бондов. С каждым случайным встречным Вестред разделывался с пренебрежительным равнодушием. Прежде чем они покинули лес, лишилась голов пара деревенских увальней, кативших куда-то в своей разболтанной телеге, лишились и кожаных курток и одеял, без единого слова переданных Рейнулфу.

«Но это же не воины. Отцу не нужны они, — кричало все в нем. — А истинные дружинники, те, настоящие, способные славно сражаться, столь нужные ему, вновь ускользнули на юг».

Когда он достиг лагеря у слияния рек, убитых им не было числа.

Лишившееся половины своих кораблей и лошадей, франкское войско с трудом оправлялось от ночного набега, искало виновных.

Обобранные тела простых ратников стаскивали к воде. Рубили лес для погребальных костров рыцарей — по обычаю дедов. Отдавая дань павшим, проклинали врага и тех, кто соблазнил их вернуться на землю отцов, клялись на клинках предать огню всю державу данов.

Как скот забивали рабов и пленных, которые станут лишь помехой их продвижению, и стуком мечей и секир в щиты встречали речи Вильяльма о том, что следующим их ночлегом станет Фюркат.

И все же то и дело среди восстановленных шатров вспыхивали ссоры, и едва ли не мятеж всколыхнуло решение герцога сжечь корабли. Похватав оружие, собралось было уже разойтись на два строя на плоском берегу Вистинги франкское воинство, как вдруг появился за плечом молодого герцога белоглазый воин, и взгляд этих слюдяных глаз заставил умолкнуть самые луженые глотки. Купаясь в атмосфере замешанных на вражде страха и ярости, впитывая в себя уходящую жизнь забиваемых рабов, оправлялся оборотный эрилий.

В безлунную ночь собрались воины. Пламя факелов и языки костров метались чаровскими тенями, искажая их лица, которые в свете дня обрели бы обычные человеческие черты. Лица были старые и молодые, но ни в одном не было той неопределенности, какая отмечает тех, кто, оставив позади неискушенность юности, застыл на пороге, не шагнув в двери общей залы зрелости.

Колеблющиеся тени и огненные блики исказили их, сорвав обыденные мимолетные маски, переменчивые отражения счастья, печали, гордости, раскаяния. Выпрямленные плечи, плотно сомкнутые губы и глаза… Глаза, глядящие с этих масок непреклонной решимости, как будто уставленные перед собой в пространство, но не упускающие ничего.